О чем знает ветер - [93]

После продолжительного закрытого заседания, после того, как три четверти членов кабинета согласились на Договор в том виде, в каком он был подписан, Имон де Валера сделал заявление для прессы, дескать, условия Договора не соответствуют ожиданиям ирландской нации (каковую нацию, собственно, вообще никто не спрашивал), а значит, он, де Валера, не рекомендует принимать Договор. И это было только начало.

Восьмого декабря Майкл Коллинз появился на пороге дублинского дома Томаса в самом жалком виде. Растерянность, отчаяние, полная дезориентация – вот, пожалуй, какими словами можно описать его состояние. Томас сказал: «Заходи», Майкл продолжал мяться в дверях. Он даже голову поднять не мог, словно обвинения де Валера и прочих были липкой грязью, словно Майкл чувствовал себя заразным и боялся осквернить жилище друга.

– Стою сегодня возле паба «Девлин», никого не трогаю, и вдруг подбегает какая-то женщина да как плюнет мне в лицо, – пробормотал Майкл. – Предатель ты, говорит. Ирландию предал. Ребята наши, выходит, ни за что погибли. Шон МакДиармада, Том Кларк, Джеймс Коннолли и остальные – даром кровь пролили, жизни отдали. Так-то, Томми. Я и их предал, и всех, кто еще жив.

Я вышла на крыльцо. Только напрасно я утешала Майкла, напрасно говорила, что в заданных обстоятельствах он сделал всё возможное. В дом войти он отказался – тяжко осел на ступенях, уронив лицо в ладони. Было уже темно, фонари изливали жидкий, стылый свет. От промозглости зуб на зуб не попадал. Я притащила одеяло. Мы с Томасом укутали Майклу плечи и сели рядом, с двух сторон – молчаливые караульные, приставленные к его разбитому сердцу. Мы не покинули Майкла, когда многонедельное нервное истощение и отчаяние взяли над ним верх и он разрыдался безутешно, по-детски. Майкл не спрашивал меня, что будет дальше, не хотел ни предсказаний, ни советов. Он просто плакал, вздрагивая плечами – большой и сгорбленный, как гора. Потом вытер слезы, поднялся, цепляясь за перила, и оседлал велосипед.

Томас сбежал с крыльца, стал приглашать Майкла в Гарва-Глейб на Рождество. Он знал: ни в родной Корк, ни в Гарланд, где ждала Китти, Майкл поехать не может. Майкл поблагодарил, кивнул мне, ничего не обещая, и укатил, сказав, что дела не ждут.

* * *

Я проснулась от резких выкриков. Целое мгновение мне казалось, что я снова в своей манхэттенской квартире, а воет полицейская сирена, либо карета скорой помощи мчится по вызову. Затем очертания предметов в темной комнате и звуки, характерные для усадьбы, расположенной в захолустье, вернули меня в реальность. Я резко села. Сердце прыгало, руки дрожали. Конечно, я в Гарва-Глейб. Мы с Томасом вернулись из Дублина вчера поздно вечером, и Томас тотчас умчался к пациенту. Оэн капризничал, Бриджид нездоровилось. Я сама укладывала Оэна. Пришлось, помимо обязательной сказки на ночь, наобещать ему всяких приятностей. Наконец и я добралась до постели. Если бы не физическая усталость, навряд ли заснула бы – так велико было мое беспокойство за Томаса, уставшего куда больше, но вынужденного ехать к больному.

Не зажигая света, я вышла из спальни и поспешила на второй этаж, в детскую. Я уже поняла, что крики доносятся именно оттуда, что кричит Оэн. В темноте я едва не столкнулась с Бриджид. Чуть поколебавшись, она уступила дорогу.

Оэн метался в кроватке, сжимая и разжимая кулачки. Веснушчатая мордашка была залита слезами.

Я присела рядом, стала его тормошить.

– Оэн, проснись! Тебе плохой сон приснился!

Мальчика сковало странное напряжение. Тело, ледяное на ощупь, будто свинцом налилось. Распяленный между сном и реальностью, Оэн подергивался от судорог. Я принялась растирать ему щечки, ручки, ножки. Я звала его по имени – без толку.

– С ним случалось такое раньше, когда он был совсем крохой, – произнесла Бриджид. Голос ее дрогнул. – Как накатит, чего ни делай – не добудишься. Всё мечется, болезный. Доктор Смит его тогда на руки брал и держал, покуда не утихнет.

Оэн исторг очередной кровь створаживающий вопль, и Бриджид отшатнулась, прижав ладони к ушам.

– Оэн! Оэн! Где ты? Ты меня слышишь? – звала я. Мальчик резко открыл глаза и простонал:

– Темно!

– Бриджид, включите свет! Скорее!

Бриджид метнулась к выключателю.

– Где Док? – с недетской тоской, тараща синие глаза, спрашивал Оэн. – Где Док?

– Он скоро приедет, не плачь, милый.

На самом деле Оэн и не плакал. Нет, из его груди вырывался ужасный, какой-то птичий клекот.

– Где Док? Где он, где?

Затихая на несколько мгновений, Оэн повторял вопрос. Повторения шли волнами. Я была готова разрыдаться.

– Оэн, всё хорошо. Здесь бабушка. Здесь я. Мы с тобой, милый, а Док скоро вернется.

– Не вернется! Он в воде! В воде! – провыл Оэн.

– Ну что ты! Конечно, нет! – пролепетала я.

Сердце упало, и его место наполнилось льдом. Это по моей вине Оэна мучают такие кошмары. На его глазах в озере исчезла сначала я, а затем и Томас.

Прошло несколько минут. Судороги отпустили, ручки и ножки стали податливее, но слезы продолжали литься. Оэн рыдал, совершенно безутешный, и невозможно было разубедить его.

– Хочешь, родной, я тебе сказку расскажу? Длинную-предлинную? – прошептала я, надеясь хоть таким способом оттащить Оэна от опушки, за которой лежат владения ночных кошмаров. Ясно было: даром что Оэн со мной разговаривает, даром что у него глаза открыты – он продолжает спать.