О чём шепчут колосья - [42]

С ним мы не виделись целый год, хотя следили друг за другом по газетам. Раскроешь «Правду» или «Крестьянскую газету» и ищешь вестей из Оренбургской степи: как там Федя Колесов, сколько гектаров убрал, сколько зерна намолотил, какие новшества применил на комбайне?

Год назад подписали с ним в Москве договор на соревнование. Тогда мы оба рассчитывали работать на машинах одной марки. А вернулись домой, получили новые, более мощные комбайны. Но всё же Колесов пошёл дальше меня. Он начал работать не на одном, а на сцепе двух комбайнов.

Мы настолько увлеклись разговором, что не заметили подошедшую к нам известную ткачиху-многостаночницу. Она хорошо знала Колесова.

— Читала, читала… Хорошо, что ты, Федя, с рабочего класса пример берёшь, — произнесла она мягким грудным голосом. — Сегодня на двух, завтра на трёх, а там, смотришь, и на четырёх комбайнах начнёшь работать. А твой знакомый сколькими комбайнами командует?

— Одним комбайном.

— Одним, — повторила ткачиха. — А что, у него силёнок не хватает или трактор двух комбайнов не тянет?

— Трактор-то тянет, в нём силы много, а вот мы не тянем, — оправдывался я.

Раздался звонок, звавший всех делегатов занимать места.

Восьмой съезд Советов начинал свою работу. Доклад о проекте конституции Союза ССР сделал Сталин, Председательствовал на съезде Михаил Иванович Калинин. Ему я и послал записку:

Прошу дать слово. Делегат от станицы Шкуринской Азово-Черноморского края

К. Борин.

Бумажка пошла по рядам и попала в президиум. Михаил Иванович прочёл её и положил на груду записок.

Признаться, я не был уверен, что мне дадут слово в первый день съезда. Желающих выступить было много, каждому было что рассказать.

После перерыва начались прения. Михаил Иванович предоставил слово председателю Совнаркома Украины и объявил, что следующим будет выступать кубанский комбайнёр Борин.

Не ждал я, что сразу дадут мне слово, и не успел продумать всё, что собирался сказать.

Откровенно говоря, я испугался. Сижу и дрожу как осиновый лист. Одно дело рассказать о том, как работается на комбайне, другое говорить за весь Азово-Черноморский край.

Сидевший рядом Семён Михайлович Будённый заметил моё волнение.

— Что с тобой, казак?

Я объяснил.

— Не робей, земляк! — Семён Михайлович улыбнулся. — Не обязательно по бумаге читать. Говори, что думаешь, что на сердце лежит, тогда тебя все поймут.

Стоило мне только подняться на высокую трибуну, увидеть ободряющую улыбку Калинина, весёлый взгляд Михаила Шолохова (мы вместе ехали из Ростова в одном купе), как волнение сразу прошло…

В перерыве я подошёл к Шолохову. Улыбка светилась на его добродушном лице:

— Хорошо, Костя, ты о партии сказал, о наших людях, которых она вырастила, — всё от чистого сердца получилось.

Эти слова меня окончательно успокоили.

ПЕЧАЛЬНАЯ ИСТОРИЯ

После встречи с Фёдором Колесовым в Москве я твёрдо решил, что пришло время водить не один, а два комбайна, переходить на спаренную езду.

Однако с этим не был согласен механик машинное тракторной станции, который ко всему новому относился насторожённо. Он был похож на чеховского Беликова, вечно боялся, «как бы чего не вышло».

— Вышло, — начал я разговор с механиком, когда вернулся из Москвы, — вышло у Фёдора Колесова. Он в прошлом году на спаренных комбайнах убрал две с половиной тысячи гектаров.

— Убрал, ну и молодец! Колесов почти всю пятилетку на комбайнах работает. Всё, брат, годами, опытом даётся, Да и хлеба у Колесова лёгкие, урожаи не такие, как у нас, их косить нетрудно.

Обо всём этом я знал. Колесову нужно два, а иногда и два с половиной гектара скосить, чтобы бункер заполнить зерном; нашим комбайнёрам на такой же площади приходится три-четыре раза под разгрузку становиться. Хлеба у Колесова редкие, а кубанские — густые, тяжёлые.

— Костя, ты теперь в чести, — отговаривал меня механик, — а если на сцеп перейдёшь — отстанешь. Допустим, один комбайн «заболеет», что будешь делать в это время с другим? Ожидать, когда пристяжного вылечат? Ведь за время простоя здоровый комбайн мог бы восемь — десять гектаров скосить.

Все свои расчёты механик строил на «больном» комбайне. Мы же собирались работать на «здоровых» спаренных машинах.

— Колесов тебе не ровня, — стоял на своём механик. — Повторяю: сцепка — штука тонкая, ненадёжная. Все кубанские комбайнёры на одной машине работают. Даже Агеев и тот от сцепки отказался. Зачем поперёд батьки в пекло лезть? Говорю тебе: не пойдут на сцепке комбайны, не пойдут!

Федя Афанасьев, который к тому времени стал комбайнёром, был со мной заодно. Он считал, что раз у Колесова комбайны пошли, пойдут и у нас. Не могут не пойти, если хорошо подготовить загонки, если будут чистыми хлеба. Пойдут потому, что мы этого хотим.

И пошли! Работали мы в две смены. Я, как правило, нёс вахту ночью, Федя — днём. Теперь у нас в экипаже было четыре штурвальных, среди них и моя жена Лида. Она уже закончила курсы и получила право работать за штурвалом.

В то лето, когда мы перешли на сцепку, год выдался урожайный. Пройдёт агрегат — и позади остаётся начисто скошенная двенадцатиметровая полоса. До обеда косили хорошо, а потом одна машина захандрила, потребовала срочного ремонта. И надо же было в это время появиться механику!