Нюргун Боотур Стремительный - [28]

За ноги задние лося схватил,

Волоком за собой потащил.

Быстро с добычей вернулся он

К жилью своему —

На обширный двор,

К дому серебряному своему,

К дымному очагу...

Темную тяжелую дверь,

Которую семьдесят семь человек,

Напирая плечами семь дней и ночей,

Растопырив ноги, кряхтя,

Не смогли бы приотворить,

Чтобы палку в щель пропихнуть,

Эту грузную тяжкую дверь

Настежь Нюргун распахнул;

Дверь открылась, весело хохоча,

Доска, на которой он

Добычу хотел рубить,

Пробренчала: — Иду, иду! —

И, плавно кружась, прилетела сама.

Порожденный илбисом самим,

Подпрыгивая на топорище своем,

Широкий топор прибежал,

Кованный из тридцати слоев

Чародейных сплавов стальных;

Маленький острый нож

Сам, подпрыгивая, прискакал,

Шкуру начал с лося сдирать.

Стремительный Нюргун Боотур

Посмотрел на свою сестру,

Оглядел ее с головы до ног, —

Одета красиво была она

В драгоценные собольи меха;

Столько было на ней куниц,

Сколько выдержать бедра могли,

Столько сверкающих серебром

Камчатских морских бобров,

Сколько подымала спина.

Поглядел на брата младшего он —

Тот сидел, сверкая белой броней

Из трех пластов серебра;

Ровдужная одежда на нем

Была соболями опушена,

Красной кожи его сапоги

Были шиты узором цветным.

А потом на себя поглядел Нюргун —

И стало стыдно ему:

— Ох, и трудно же будет мне

Нагишом по далеким странам ходить! —

Одеться он захотел,

Шкуру с лося проворно снял;

Еще мокрую, шкуру добычи своей

На колени себе расстелил;

Шкуру передних ног

На руки себе натянул;

Шкуру, снятую с задних ног,

На ноги напялил себе

И порадовался — он решил,

Что одежда его хороша.

Огромную, о трех обручах,

Корчагу он в руки взял.

Так была корчага та велика,

Что едва входили ее бока

В устье широкого камелька.

От изобильной влаги земной

Чистой водой ключевой

Наполнил корчагу он,

Гору мяса в нее навалил,

На огонь поставил варить.

Только варева духом густым

Наполнился трапезный покой,

За шестиногий стол-сандалы

Сел проворно Нюргун Боотур,

Руки по столу распластал.

Деревянная миска, с полки слетев,

Подпрыгивая и кружась,

Сама примчалась на стол.

Широкое блюдо само собой

Явилось за мискою вслед;

Наполненный кумысом чорон,

Не расплескиваясь, пришел;

Деревянные ложки, сами собой

По воздуху прилетев,

Стукнулись о доску стола,

На месте смирно легли.

Острый ножичек, тонко звеня,

И золотые вилки за ним

Явились на стол.

Вилка сама из корчаги большой

Мясо вытащила

На широкий поднос...

Трое сели за шестиногий стол,

Но, как будто триста было гостей,

Перебрасываясь словами, они

Стали весело пировать,

Пить кумыс, смеяться, шутить.

Старший брат Нюргун Боотур

Мяса толстые ломти брал;

Он руками горячее мясо брал,

Проворно его пожирал.

Клал он в рот огромные мяса куски,

Величиною с кошму,

Он глотал огромные мяса куски,

Шириною в конский потник,

В рот он горячее мясо кидал

С правого края губ,

Кости выплевывал изо рта

С левого края губ.

Насытился, взял высокий чорон,

Весело поднял его

И в свою разверстую пасть,

В широкое горло свое

Опрокинул пенный кумыс.

Много съел, много выпил он,

Встал из-за стола своего,

Дверь широкую распахнул, —

Раскрываясь,

Громко смеялась дверь...

Вышел из дому Нюргун Боотур,

Стал посреди двора,

Зорко, внимательно все вокруг

Глазами круглыми оглядел, —

Что же увидел он?

Обещанный от рожденья ему,

Вещий Вороной его,

На грани белых небес

Стоя рожденный конь,

Привязанный за ременный чембур

К медному коновязи столбу,

На котором сидел орел,

Нюргун Боотуру предстал.

Так привязали коня,

Что кверху голову он задирал,

Сердито фыркал и ржал,

Копытами каменными четырьмя

В нетерпеньи о землю бил;

Косматая грива коня

Взлохматилась на ветру;

Хвост, как лодка,

Летящая в быстрине,

Пластался во всю длину,

Сыпал синими искрами

Черный хвост;

Конь то ногами перебирал,

То на дыбы вставал.

Волосы на загривке его,

В три маховых сажени длиной,

Копьями поднялись;

Смоляная грива его,

Длиной в семь размахов рук,

Играла серным огнем;

Черный волос на крупе коня,

Растущий в три ряда,

Взъерошился

И шипел

Вспышками голубого огня;

Широкие белые уши его,

Похожие на носки

Походных тунгусских лыж,

Настороженно торчали вверх,

Как боевые ножи.

Крупные, круглые мышцы коня

Перекатывались

Под кожей тугой.

Зубчатая белая полоса

Тянулась вдоль хребта,

Будто вырвал когтями

Небесный орел

Эту полосу у него.

Гулко трескучие ноздри коня

Трепетали...

Бронзовые удила

Сверкали, как солнечный луч;

В золоте оголовье коня,

Шелковые поводья на нем

Девятисаженной длины;

Словно облако, под седлом, потни́к,

А бока широкого чепрака,

Как закатные облака;

Плотно сидит на спине

Ладное крутое седло;

Перистой тучей поверх потника

Летучий брошен ковер;

Как двенадцать радуг,

Двенадцать подпруг

Пестрым шитьем горят;

Чеканные, по бокам

Стремена стальные висят.

Так рвался конь,

Что тугая узда

Едва удерживала его.

Боками широкими поводя,

Огненным оком кося,

У коновязи бился, дрожал

Кюн Дьэсегея

Конь дорогой...

Обрадовался богатырь,

Видя такого коня,

Долго им любовался он;

Потом подошел,

От столба отвязал,

Поводья шелковые ухватил;

Как орел небесный,

Прянул в седло,

Заскрипевшее звучно под ним,

Крепко сел

На широком седле.

Жаждой пространств

Обуянный конь,

У коновязи

Застоявшийся конь

Продолжительно,

Звонко заржал;

Как поющая на лету стрела,

Спущенная с тетивы,

С места рванулся,

Вдаль поскакал.

Словно крылья гоголя по весне,

Ветер в ушах Нюргуна свистел.