Нуманция - [4]

— Мне безразличны деньги до тех пор, пока они не мои, и не только деньги, — Он помолчал, вытирая руки о салфетку, развернулся к рабыне всем телом. — Ты спала с Овидием? — Девушка вскинула голову, сверкнув глазами. — Можешь не отвечать, я и так знаю, что "да". Овидий не пропускает ни одной женской юбки. Он хвастался, что за одну ночь изнасиловал в Нуманции пятерых женщин… Врёт, конечно, но даже если и добавил две…

— Спать подразумевает добровольное согласие обеих сторон… — она опять перебила его.

Марций согласно покачал головой:

— Хорошо, я могу перефразировать, сказать по-другому…

— Не надо, прошу вас, — она болезненно поморщилась. — Не надо…

— Если он брал тебя силой, и ты, по твоим же словам, сопротивлялась, то я не увидел на твоём теле ни одного синяка, и я не один, тебя многие разглядывали…

Девчонка поперхнулась собственными словами, ничего не сказала, только убрала упавшие пряди волос с шеи, открывая горло, и Марций увидел чёткие точки синяков от пальцев пятерни. Овидий держал её за горло, поэтому и показывал только спину.

— Вот сволочь! — Марций поднялся резко. Конечно же, ему было жалко деньги, которые он переплатил за порченый товар, подумала девушка про себя.

— Теперь вы вернёте меня обратно? — холодный вопрос, и он ставил его перед выбором: что дороже? Деньги или она?

— Нет!

— Что вы со мной сделаете?

— Я ещё подумаю. В будущем ты будешь стоить дороже, к тому же многие тебя сегодня видели, а фантазия у мужчин бурная…

Она снова поперхнулась воздухом и отвернула лицо, помолчала и разомкнула губы:

— А я-то думала, что вы благородный человек.

— Но не по отношению к рабыням.

— А к женщинам, детям, старикам разве вы не испытываете сострадания?

— Я — военный, мне не знакомо сострадание вообще. Я убиваю, если получаю на это приказ.

— Но вы же отпустили меня! Почему?

Он пожал в ответ плечами:

— Навряд ли это сострадание…

— А что это?

— Да бог его знает…

Марций опять сел на трипод и вытянул ногу.

— Развяжи мне калиг! — это был приказ.

Девушка поднялась и опустилась перед ним на колени, стала распутывать шнуры солдатского сапога, но узлы были настолько тяжёлыми, что она лишь сломала ноготь и отстранилась, безвольно склонив плечи.

— Ты ни на что не годна, — поймал её за руку, сжал пальцы в кулак, поднося к лицу. — Такими руками только знаешь, что делать?.. Мужчины были бы довольны… Ты даже элементарного сделать не можешь! — Отбросил её руку назад к ней, сам развязал узлы и освободил первые несколько звеньев петель, заговорил: — Если попытаешься сбежать — найду сам лично, за себя не ручаюсь, хотя женщин бить не в моих правилах, но то, что сделал Овидий с твоей шеей покажется тебе раем… Если сбежишь второй раз — поймаю и отдам солдатам… Будет хуже смерти, это я тебе обещаю… — Девчонка отстранилась в сторону, словно её уже ударили. — Будешь делать всё, что я скажу! — Распутал остальные шнуры и взялся за другую ногу, говоря одновременно:- По лагерю чтоб не шарилась, из-под солдат я тебя доставать не собираюсь, попадёшь в их руки — можешь не орать, всё равно не отпустят… — Поднял голову, посмотрел в упор. — И никогда не перебивай меня. Ты меня поняла? — Она молчала тревожно. — Я не слышу!

— Да…

— Громче!

— Я поняла вас!

— Ну, вот и хорошо! — он освободился от калиг и поднялся. — Поешь и ложись спать.

Всю ночь она не могла заснуть, ворочалась с боку на бок, боясь, что новый хозяин придёт к ней, она прислушивалась, настороженно приподнимая голову от подушки. А утром узнала, что он уже ушёл, и заснула, как убитая.

* * *

Он вернулся только к обеду, застал её за расчёсыванием волос и замер, глядя на её руки: снующие в прядях тонкие пальцы.

Из-за полога показался невольник-старик, засуетился с обедом.

Центурион буркнул:

— Чем занимаешься там?

— Да-а… — отмахнулся раб, подставляя столик с обедом. — Решил зашить вашу тунику, крепкая ещё, жалко выбрасывать…

Вскинул тёмные брови, вопросительно глянул на раба, перевёл взгляд на рабыню в углу:

— Ты теперь не один, подключай к работе, пусть делает всё, что скажешь… Спит, наверное, до обеда. — Почувствовал на себе взгляд девичьих тёмных глаз, пропускающих неприятие через упавшие волосы. — Мыть что надо, варить, стирать — используй!

— Да вы что, господин! Посмотрите на неё! Какая с неё работница — только и следи за ней, чтоб чем не порезалась или иглой не искололась… Ничего же не умеет… Девочка ещё!

— Девочка! — он усмехнулся. — Знаем мы этих девочек… С виду ничего, а чуть что, сразу в рёв… "Как вы можете?"

Рабыня выпрямила спину, убирая обеими руками волосы с лица, глядела прямо, с вызовом.

— Послужи мне за столом! — приказал.

Девчонка поднялась и подошла, собирая волосы на затылке в тяжёлый узел. Выглядела она значительно лучше, чем вчера. Отдышалась и помылась, выспалась, прямо красавица.

Марций следил за ней, снимая рыбу с кости, а рабыня налила ему в кубок вина, разбавленного водой, вложила в протянутую руку салфетку, следила и сама за ним, открыто, не скрываясь. К такому он не привык.

— Как тебя зовут? Или мне звать тебя испанкой?

— Почему испанкой? Мои родители из Рима! Я — Ацилия!

У неё даже в голосе вызов. Всё меняется при свете дня. Марций нахмурился, вспоминая: