Нулевой том - [22]

– Алеша, ты что делаешь? – сказала мама.

– Занимаюсь, – сказал Алеша.

– А это что? – ткнула она в Алешин кулак.

– Не могу же я чертить огрызками!

– Вчера ты тоже точил карандаши…

Алеша ссыпал стружки в пепельницу. Подумал и забрал пепельницу.

– Зачем тебе пепельница?

– Вытряхну…

– Тебе что – делать нечего?

– Я насорил – я и убрать должен, – твердым голосом сказал Алеша.

Вышел в переднюю. В передней был стол и лежали газеты.

Полистал.

Пошел по коридору и шел по коридору. Висели пальто. Висел телефон. Алеша поставил пепельницу на телефонный столик и полез в карман – один, другой, третий: пуговица, гривенник, трамвайный билет… Письмо. Это Люськино пальто…

«Милая Люся, – прочел он, – извини, что…»

– Ну, погоди, «милая Люся»! – пропел Алеша. – Сегодня моя очередь.

Когда коридор кончился, началась кухня, в которой никого не было. Кошка стрелой шарахнулась от Алеши.

– Дура, – сказал Алеша, – я, может, тебя погладить хотел…

Он попытался зайти с тыла – кошка вспорхнула на подоконник, с подоконника – на холодильник, с холодильника – на буфет. Алеша не спеша взял мокрую тряпку и влез на стул, тоже не спеша. Кошка, поджав хвост, прижалась к стене и зашипела.

– Шипишь? – сказал Алеша. – А я, может, пыль хотел вытереть… – Он прицелился, размахнулся… В кошку он не попал, но от буфета с легким треском отскочила одна из шишечек. Кошка описала дугу и заметалась по кухне. Алеша не спеша слез со стула, внутренне клокоча: уж эта мне шишечка! «Нервный ребенок…» – говаривала мама…

Кошка забилась под буфет. Из-под него раздавалось громкое урчание. Такой ничтожный зверь – и так рычит, подумал Алеша. Он стукнул по буфету, и урчание еще усилилось.

– Вот ведь гадкое животное, – сказал Алеша. От буфета шел ровный гуд. – Порычи мне еще, порычи!

Алеша вздохнул и понес пепельницу к мусоропроводу. Открыл, приложил ухо – там тоже ровно гудело.

– Ученье – свет, а неученье – тьма, – пожаловался он в трубу.

Труба что-то пророкотала в ответ. Оттуда пахло мокрой пепельницей. Алеша запустил в трубу руку и высыпал стружки – прошуршали. Очень хотелось опустить туда и пепельницу. Подобрал шишечку, и она пробрякала в трубе.

– Спустить бы туда кошку, – отвлеченно подумал Алеша. – Вот была бы симфония!

Вздохнул.

– Воды выпить, что ли?

Налил из-под крана. Отхлебнул, отхлебнул. Вылил в раковину.

Обратно он прошел быстро, не глядя на гудевший буфет, трубу, вешалку.

– Где ты был?! – сказала мама.

Алеша прошел в свою комнату. Сел. Перед ним раскинулся белый лист бумаги. А карандаши торчали из стакана острыми концами, и других карандашей не было. Взгляд упал на бритву. Алеша воткнул ее в край стола. Отвел – дзинь! – пропела она. Воткнул ее поглубже – дзень! – пропела она. «Ре», – подумал Алеша. Вытряхнул все свои бритвы. После долгих усилий – дзонь! дзень! дзинь! джань! – пропели бритвы, – до, ре, ми, фа, – пропели они. Соль никак не давалась.

А мама сказала:

– Ты играл сегодня на рояле?

– У меня очень много уроков, мама, – сказал Алеша и порезал палец.

Он сидел и сосал палец и смотрел на лист бумаги.

– Алеша, – донеслось из маминой комнаты, – я сейчас схожу ненадолго, а ты сиди и занимайся. Просто стыд, как мне приходится краснеть за тебя на собраниях. И это внук Скропышева! – добавила она со скорбью. – Поиграй на рояле. Покушай – я оставила на кухне. Я пошла.

Алеша стоял в маминой комнате около большого зеркала, и в руке у него была большая рюмка с молоком. Он отставил руку с рюмкой и смотрел на себя, отставившего руку с рюмкой. Потом он слегка пригубил, и почмокал губами, и покачал головой, и смотрел на себя, как он пригубил, почмокал и покачал. Потом он сделал несколько общих поклонов, еще дальше отставил руку с рюмкой, посмотрел, как это все у него получилось, и откашлялся. Помолчал. Откашлялся.

– Нет, – сказал он, – слишком белое…

Он поставил рюмку на столик. И стал ходить, заложив руки за спину, как делал когда-то дедушка. «Не мешай дедушке – он думает», – говорила тогда мама. Алеша ходил мимо зеркала – и, проходя мимо, поворачивал голову налево, направо.

«О чем бы подумать?» – подумал Алеша.

Вспоминались только мама, учителя и уроки…

– О чем бы подумать… – сказал Алеша вслух.

Хлопнула дверь. В два прыжка он очутился около белого листа, а рюмка встала под столом.

– Что же ты ничего не кушал? – сказала мама.

– Занимался.

Алеша сидел на кухне и вяло жевал сырники. Было невкусно, но он растягивал время.

Хлопнула дверь. Раздались шаги, не шаги – а топот, и жирный голос пропел: «Журавли, журавли, не тревожьте солдат…» И рассмеялся тот же голос.

– Дядька! – обрадовался Алеша.

– Писатель!.. – раздраженно буркнула мама.

Дядька заглянул на кухню, повел носом и сказал:

– Здесь чем-то воняет…

Мама сказала:

– Вечно ты говоришь гадости при ребенке!

– Красивая ты баба, да дура! – сказал дядька, и его шаги удалились по коридору.

Мама ворчала у буфета.

Дядька был писатель и писал книжку о дедушке. Он говорил, что дедка не оставил другого наследства.

Алеша быстренько проглотил сырник и выскользнул в коридор…

– А, это ты, фиг! – пробасил дядька. Он, стоя, втыкал палец в пишущую машинку. – Что же ты молчишь? – Дядька оттягивал подтяжку и щелкал себя по налитому пузу. – Разве ты не фиг?