Нубийский принц - [13]

В паху нестерпимо чесалось, казалось, что стены убогой комнатушки вот-вот сомкнутся и раздавят меня. Чтобы отвлечься, я решил поиграть в интервью. Итак, говорил я себе, ты ученый, первым обнаруживший жизнь на другой планете; журналистка, сногсшибательная блондинка, расспрашивает тебя о детстве, школьных годах, и о том, когда тебе впервые захотелось подружиться с симпатичными гуманоидами; вопрос следует за вопросом, но внезапно белокурая журналисточка замолкает и удивленно смотрит на тебя: никакой ты не ученый, ты зеркало, в котором она видит саму себя, видит, что предпочла бы никогда о себе не знать. Но ничего не вышло. Главная проблема интервью перед сном состоит в том, что со временем поток правдоподобных версий стремительно иссякает, и приходится поневоле смирять фантазию. Когда в четырнадцать лет ты мечтаешь стать астронавтом, кто поручится, что ты и вправду не окажешься первым человеком, ступившим на Сатурн. В двадцать пять приходится изо всех сил подстегивать свою фантазию, чтобы вообразить себя игроком высшей лиги. А когда тебе почти тридцать, верить в будущее и не лгать о прошлом становится почти невозможно: можно, конечно, вообразить себя президентом, но сутенеров президентами, как правило, не выбирают. Отчаяние подстегивает фантазию, и ты решаешь: ладно, пусть будут инопланетяне, которые выбрали из всех жителей Земли именно тебя, чтобы сообщить, что они не только существуют, но и трахаются совсем как в порнофильмах, — в конце концов, такое может случиться с кем угодно и в пятнадцать лет, и в двадцать, и в пятьдесят. Но, как я уже говорил, ничего не вышло. Хорошо знакомый зуд, как всегда пунктуальный, вцепился в мое левое яйцо, едва я взошел на ложе ночного сна, — что интересно, в часы сиесты ничего подобного не происходило — напоминая, что совесть моя нечиста и парой таблеток атаракса дела не поправишь. Я встал с постели, проклиная свою собачью жизнь, при которой даже выспаться толком невозможно: чтобы вовремя добраться до Мадрида, мне предстояло выехать за час до рассвета. Как только я поднялся на ноги, зуд слегка поутих, и стены комнаты немного расступились. Я выглянул в окно. Неоновая вывеска на двери пансиона отбрасывала яркие блики на капот моей машины. Я так устал, что вполне мог заснуть стоя, прижавшись лбом к оконному стеклу. Зуд вроде бы окончательно стих, но я знал, что стоит мне прилечь, и он вернется с удвоенной силой. Спасения не было. Иногда я расчесывался до крови, и это было хуже всего: заживающие струпья саднили не только ночью, но и весь день напролет. Поначалу я пытался избавиться от ночного проклятия с помощью мастурбации. Эта полумера могла подарить мне около часа беспокойной и смутной дремы, которую легко мог разрушить рев мотоцикла за окном, шум в квартире этажом выше или какой-нибудь резкий звук из моего собственного сновидения. Кожные заболевания в чем-то сродни крысам: время от времени появляется безотказный яд, не оставляющий мерзким тварям никаких шансов, но никто и не думает закрывать лаборатории: все понимают, что извести грызунов невозможно. Вскоре после того как я начал всерьез работать на клуб “Олимп” — то есть перестал валять дурака и посвятил себя делу, за которое платили приличные деньги, чтобы не пришлось продавать душу, покупать пистолет и идти грабить банк, — у меня впервые возникли проблемы сексуального свойства. Выражаясь поэтическим языком, мой колос перестал наливаться спелостью. Впрочем, это обстоятельство нисколько не повлияло на мою способность отыскивать жемчужины в грязи: я ни на миг не забывал о предложенном Гальярдо критерии истинной красоты. Приходилось быть весьма привередливым, останавливаясь лишь на тех объектах, которые, не будь у меня затруднений известного характера, мигом пробудили бы во мне интерес. Так что на клубной статистике мои беды не сказывались. Во всем можно найти светлые стороны: отсутствие у меня сексуального аппетита гарантировало моим трофеям полную безопасность до тех пор, пока они не попадали в цепкие коготки Докторши.

Дверца моей машины внезапно распахнулась, и показалась Надим. У меня ни на миг не появилось подозрения, что она замыслила побег. Я предпочел думать, что ей всего-навсего приспичило помочиться. Но проходили минуты, а мой трофей все не возвращался. Что за дьявол загнал меня в это Богом забытое место! Не скрою, я был уязвлен. Человек, который выбивается из сил во имя спасения жизни, не заслуживает такого вероломства. Что ж, она знала, на что идет. Теперь закончит дешевой шлюхой на обочине шоссе, в одну прекрасную ночь ей продырявят кишки ножом, никто не будет затруднять себя опознанием трупа, и он станет еще одной каплей в море жертв преступлений против мигрантов — надежного подспорья государства в борьбе с лавиной пришельцев без документов. Я снова улегся на кровать, запустив руку под резинку трусов от Келвина Кляйна, в эпицентр зуда, и стараясь не разодрать кожу до крови, и вдруг вспомнил, что совершил бесконечную глупость, оставив в бардачке “лейку R8” за три тысячи двести евро. Я впопыхах натянул джинсы, обулся, забыл курево на прикроватном столике и напрочь выкинул из головы зуд: хорошая встряска порой бывает куда эффективнее, чем все мази и таблетки, придуманные человечеством за последний миллион лет. Страх в один момент заставляет тебя убрать руку от места, которое чешется. Само собой, “лейки” в бардачке не оказалось. “Убью, — пробормотал я, — точно убью”. Но сначала ее нужно было найти. “Не горячись, приятель, — убеждал я себя, заводя машину, — возможно, она вовсе не хотела красть камеру, возможно, она просто решила сфотографироваться под ближайшим фонарем. Чертова идиотка, загонит мою камеру по дешевке, — добавил я немного погодя. — Нет, это ты идиот, забыл “лейку” в машине, нет тебе прощения”. Должен признать, беседуя сам с собой, я теряю изрядную часть своего обаяния. Сделав два-три круга по улочкам сонного городка, я убедился, что Надим то ли провалилась сквозь землю, то ли забилась под чей-нибудь порог вместе с моей “лейкой”. Я притормозил у забегаловки с издыхающей неоновой вывеской над облупленной дверью. Она как раз открывалась: весьма типично для таких мест, где работяги выпивают стопку анисовой перед тем, как встать к станку. Я прикинул: а ведь эта ненормальная вполне могла попросить у них политического убежища и заодно попытаться загнать камеру. За стойкой спала на ногах на редкость красивая девица. Один из трофеев, которых мне никогда не заполучить, один из трофеев, не подходящих для клуба “Олимп”. Окажись у красотки хоть капля здравого смысла, но при этом не будь у нее предрассудков и любящей семьи, она поняла бы, что я могу предложить ей такое будущее, о котором она и мечтать не смела; но сказать, что я спасаю ей жизнь, было бы нечестно, ведь ей ничего не угрожало, и, по сравнению со многими другими, эту жизнь с некоторой натяжкой и вправду можно было назвать таковой. Поэтому я заказал кофе, задал пару вопросов, не получил вразумительного ответа, вслух проклял всех на свете негров, а девица только подавила зевок. Появились первые клиенты, по контрасту со здешней тишиной их голоса звучали слишком громко. Я все время думал о своей бедной “лейке” и, словно мысли мои обрели магическую силу, вдруг увидел ее в лапище одного из посетителей. Без всяких предисловий я заявил: