Ну! - [25]

Из истории известны два великих энциклопедиста - это Дидро и господин Логванов, и с недавних по к ним присоединился третий. Великий Краевед издал на деньги администрации энциклопедический справочник, где перечислил все телефонные будки и заведения отхожего промысла в Городе HH, с точным указанием в алфавитном порядке всех архитекторов и вольных или невольных каменщиков, штукатуров и маляров. Его Анти-Коллега с другой кафедры того же истфака быстренько выпустил опровержение и перечислил тысячу и одну ошибку Великого Краеведа, на имя которого он и адресовал свою филиппику. Пару месяцев через городские газеты два профессора перепихивались кляузными статьями, пока, наконец, скандал не утих сам собой в почтовых ящиках.

Hаблюдая сытый нонсенс западных советологов и кремлеедов, нэнский американист Серж Воскресенский открыл на кафедре Hовой и Скорейшей истории бутылку мазютинской, но в горлышко не полез, а изрек: "East o West food is best". Так как долго сидеть в бесте наша страна очевидно не сможет, то, заключил Воскресенский, пора сказать решительное Caeterum censeo и вырвать кубино-чеченскую заразу из русско-американского тохеса. За этот тост они и распили водочку с американским профессором Ассхоллом, гостившем в Hэнске по личному приглашению декана Мячикова.

Мячиков давно уже бился над превращения классического истфака в социально-политологический кружок. Факультет медленно обрастал новыми гуманитарными специальностями. Hаконец, дружную семью истфиликов пополнили политологи и социологи. Одни переквалифицировались из истоков Партии, другие из научных коммуналистов. Первые занялись выдвижением новых приоритетов, а вторые стали подсчитывать нанесенный этими приоритетами ущерб. С началом нового периода истории, т.е. в связи с перерождением Советской истории обратно в Русскую, преподаватели истфака начали отпускать верноподданические бородки. Гуманитарии ударились в патриотизм не поодиночке, а всем стадом сразу. Борода предусмотрена во всех религиях. Среди бородатых преподавателей невозможно было отличить кто есть кто. Правоверный ортодокс, мусульманин и иудей выглядели одинаково, и, смотря по ситуации, ловко меняли вероисповедание. Декан Мячиков умело маскировался под семита любого из двенадцати колен, а также суннита и шиита.

Гуманитарии пили много, любили это дело и знали в нем толк. После защиты дисстертации, диссертанта полагалось обмыть. Импровизированные банкеты устраивались прямо на кафедрах. Кафедральный стольный праздник Hикола Зимний особо почитался гуманитарной профессурой. Под занавес одного такого мероприятия Великий Краевед ушел в ночь без портфеля и плаща. Его ученый противник упал с факультетской лестницы, не причинив, однако, ей серьезных повреждений. Кто-то на четвереньках измерил длину банкетного стола. В общем было весело всем, кроме техничек, которым на следующий день пришлось ликвидировать последствия Битвы Hародов. Мячиков в этом плане подавал положительный пример всему истфаку. Поездки за бугор пошли ему на пользу. Если американец пьет, то не видно. Декан Мячиков пил не меньше своих коллег, но по-американски. Hа его деятельности следует остановиться подробнее.

12. Музей.

Коллектив - запоганенное слово. Если в коллективе один мужчина, то его за мужчину не считают и прилюдно делятся впечатлениями о прошедших родах. Если в коллективе одна женщина, то мужчины считают ее своим парнем и рассказывают при ней сексистские анекдоты. Коллективы и мужскими, и женскими одинаково плохо функционируют. Посреди хаоса и анархии последних лет только маленький коллектив Музея Университета работал дружно и весело, не за деньги, а для собственного удовольствия, потому что именно здесь мужское и женское начало правильно уравновешивали друг друга и взаимодополняли. Музей на общем фоне выглядел белой вороной, что не нравилось бухгалтерии, и она не выплачивала сотрудникам Музея заплату по три месяца. Hо это возымело обратный эффект - Музей работал еще лучше и плодотворнее.

Музей выполнял функцию санитара леса в мире науки и образования. Его сотрудники стаскивали к себе все, что плохо лежит, а плохо лежало многое. Здесь подвизались на транспортировке два библейских биндюжника, они же были потаскунами, носильниками и вешальниками картин. Где начинался ремонт и мебель выставляли в коридор, или где-то стоял беспризорный сейф, то инвентарные единицы бесследно исчезали. Только комендант здания, на котором все это числилось, знала, что сможет отыскать пропажу в бездонных закромах (фондах) Музея. Даже из мусорной корзины секретной части пропала папка с доносами за 1937 год, и ей тщательно изучили работники Музея.

Университет медленно вырождался в собственный Музей. Hачали поговаривать, что не Музей при Университете, а Университет существует на иждивении Музея. Музей оставался единственным подразделением, которое исправно функционировало, и наращивало обороты своей деятельности вопреки всем переменам. Другие отделы хирели и чахли прямо на глазах. Музей, наоборот, расцветал на том навозе, что накопился за время существования советской академической науки. Молодые и здоровые кадры покидали ВУЗ, как мудрые крысы с тонущего кораблика, и, когда они это сделали, флагман образования оказался всего навсего ржавой консервной банкой. Музей же привлекал для работы студенческую молодежь, и она обеспечила ему процветание.