Дрожащая женщина зажмурилась и нажала гашетку. Полицейский рухнул лицом на мостовую. Мертвяк до мозга костей.
— Да простит вас Бог! — простонал я, пятясь назад. — Вы убили слугу Закона, хранителя общественной морали… Бог вам судья!
Женщина вспорхнула. Она обернулась толстозобым пеликаном. А полисмен стал жирным тюленем с ластами. Дохлым тюленем, разумеется.
В несколько угнетенном состоянии духа я ввалился в приемную доктора Миловича и сказал секретарше, что мое дело абсолютно не терпит отлагательства.
— Входите, — проговорила она, — доктор вас примет немедленно. — Через секунду мы с Миловичем уже обменивались рукопожатием.
— Садитесь, дружок, — сказал он. — Итак… мы снова сегодня столкнулись с осложнениями? Не правда ли?
— Безусловно, — ответил я, пряча в карман предложенную им сигару. Я заметил, что она сильно заплесневела.
— Не пересядете ли вы в это кресло?
Я опустился на роскошную темную кожу и закрыл глаза.
— Ну, а теперь рассказывайте.
— Сначала бабочка запела арию из «La Boheme», вернее зажужжала. Затем выскочил из переулка котище, держа в лапах ребенка. Потом в одном доме меня обругали мыши. Еще потом мой самый старый и близкий друг превратился в верблюда…
— Двугорбого или одногорбого?
— Двух, — сказал я. — Горбы большие, дряблые и потертые на макушках.
— Еще что-нибудь?
— Потом меня остановил здоровенный, вроде бы английский полисмен. Разговор был фантастический. Он назвал меня Мордастым. Хотел надеть наручники. Сказал, что меня надо посадить в клетку. Я врезал ему в пах, а пистолет отдал симпатичной испуганной леди, которая пристрелила полисмена. Затем она превратилась в пеликана и улетела, а полисмен стал тюленем с ластами. После этого я оказался у вас.
Я открыл глаза и выпрямился, пристально глядя на доктора Миловича.
— В чем дело? — спросил он с некоторым беспокойством.
— Ну, — сказал я, — если начать по порядку, то у вас большие, черные, печальные слезящиеся глаза.
— И…
— И, держу пари, нос у вас холодный.
— Что-нибудь еще?
— Пожалуй, это все.
— А каков общий вид?
— Да вот — тело у вас, конечно, обросло длинной спутанной черной шерстью, включая даже кончики огромных болтающихся ушей.
Наступила минута молчания.
— Умеете вытворять штуки? — задал я вопрос.
— Кое-что, — ответил Милович, конфузясь.
— Сальто! — скомандовал я.
Он исполнил.
— А теперь — куш!
Милович закатил глаза, длинный розовый язык вывалился из его пасти.
— Хороший песик, — сказал я. — С лавная собачка.
— Гав! — пролаял доктор Милович, виляя хвостом.
Надевая шляпу, я швырнул ему кость, предусмотрительно захваченную из дома, и покинул его кабинет.
Деваться-то было некуда. Это был еще тот денек!
