— Ах, мусье Хрипушин, ради самого бога, хоть вы усовестите их!.. Это наконец невыносимо! Сил нет!
— Что ж такое-с?
— Да тятенька!
Девица вспыхнула и с сердцем толкнула дверь в кухню.
Иван Алексеич, почуяв общую беду, медленно вошел в комнату и осторожно присел на стул около стола.
— Посмотри-кось сюда, отец, — шептала старушка, поднимая из-за стула пустой графин, на дне которого торчал перечный стручок. — Вот эдаких-то три уж!., а? день-деньской, день-деньской, без роздыху! Эка жизнь! Господи!
Хрипушин молчал и соображал.
— Намедни, — продолжала старушка, нацеживая из другой посуды рюмку водки, — намедни три раза из должности присылали, управляющий спрашивал, — не мог! Ну, без чувств, как есть, и людей не узнает! а? Эка жизнь! Выкушай, Иван Алексеич… Как же быть-то, отец?.. Нет ли чего-нибудь?
Старушка умоляющими глазами смотрела на Хрипушина.
Тот вздыхал, кряхтел и прожевывал закуску. Где-то, за перегородкой, слышался невнятный бред спящего человека и злой, нетерпеливый шепот сестер: "Отдай мою шпильку! Это моя шпилька!" — "Вот еще новости!" — "Марья! отдай! я закричу!" — "Очень нужно!" — "У! бесстыжая!" Хрипушин все кряхтел и соображал. В комнату быстро вошла старшая дочь, шлепая стоптанными башмаками; в руках у нее был медный изломанный кувшин с водой; не обращая внимания на плескавшуюся из кувшина воду, она с сердцем толкала коленями стулья около окон, с сердцем тыкала пальцем в засохшую землю запыленной ерани и с таким же ожесточением затопляла забытый цветок водою.
— Да из-за чего вы изволите беспокоиться? — решился проговорить Хрипушин. — Все, слава богу, благополучно!
— О, ну вас, ради бога!
Слезы быстро наполнили ее глаза, и она бросилась в дверь, стукнув кувшином о притолоку.
— Обеспокоены! — заметил Хрипушин.
— Да, батюшка! — слезно заговорила старушка. — Какое же тут может быть спокойствие!.. Кажется, дрожим, дрожим!..
Опять, пуще всего в том досада, ничего не говорит…
— Молчит?
— Молчит и молчит!.. Что ни думали, что ни делали, ничего!..
— Болезнь трудная!
— М-м-м… — послышалось за перегородкой… — Н-нев-воззмож-но!
— Как запущена! — прищуривая глаз, прошептал Хрипушин и покачал головой.
— Запущена? — плача повторила старушка.
— И весьма запущена!
— Батюшка!..
— Н-невозмож-ж!.. — опять раздалось за перегородкой.
В разных углах дома раздалось всхлипыванье.
— Покой-с! Покой дайте больному! — останавливал Хрипушин рыдавшую старушку.
— Видите? — срыву проговорила старшая дочь, на мгновение появляясь в дверях; глаза ее были красны. — Видите? — продолжала она, указывая рукой на перегородку.
Хрипушин изумленно смотрел на нее. Девушка, не говоря больше ничего, повернулась и исчезла, хлестнув пружинами кринолина об стену.
Настало тягостное молчание. За перегородкой не слышно было никаких звуков; слезы исчезли, но общее негодование и грусть говорили, что беда еще не миновалась.
— Так как же, батюшка? — спросила наконец старушка, вытирая глаза концами изорванной шали.
— Да надобно, Авдотья Карповна, подумать-с… Что вы-то печалитесь?
— Ох, отец мой!..
— Вы должны показывать собой пример! Вы — мать! Через ваше уныние, может, еще более у Артамона Ильича недугов прибавляется?.. Это нельзя-с!.. Да кроме того, с божию помощию, сварим мы кой-какую специю: может, оно и полегчает…
— Специю или что-нибудь, что знаешь, батюшка! а не то свози ты его к бабке в Добрую Гору… Многим старушка помочи дала… Сделай милость!.. Век, кажется, за тебя буду бога молить…
— И это можно… Только не унывайте и не ропщите…
А насчет старухи как вам будет угодно: могу и за ней съездить и Артамон Ильича свозить…
— Свози! свози ты его, благодетель наш…
— Извольте, извольте-с… Только не будет ли у вас мелочи сколько-нибудь… На первое время…
VIII. СЕМЕЙСТВО ПРЕТЕРПЕЕВЫХ
Лет двадцать тому назад семейство Претерпеевых представляло картину совершенно другого рода. В то время Артамон Ильич и Авдотья Карповна только что перебирались, после брака, на житье в эту Томилинскую улицу. Артамон Ильич, длинный сухопарый чиновник, подновивший женитьбою свою тридцативосьмилетнюю физиономию, отличался высокою кротостью и вполне подчинялся жене. Авдотья Карповна была маленькая черноволосая свежая женщина, насквозь пропитанная хозяйственностью: ни одной щепки, нужной в хозяйстве, она не пропускала без внимания и делала все это без крику, без брани, с лицом, постоянно веселым. Впоследствии, когда наконец супруги поселились в своем маленьком новом домике, Авдотья Карповна до того предалась хозяйству, что Артамону Ильичу решительно нечего было делать. Авдотья Карповна не уставая шныряла из кухни в комнату, из комнаты в погребицу, шила, вытирала стекла, выгоняла мух, сдувала пыль и проч. Артамон Ильич благоговел перед женой и тосковал, не имея возможности хоть чем-нибудь содействовать успеху собственного благосостояния.
Счастье самое полное царило в жилище Претерпеевых. Авдотья Карповна старалась, из угождения к мужу, возвести хозяйство до высшей степени совершенства. Артамон Ильич, не зная, чем угодить жене, безмолвствовал, не пил ни капли водки, не спал после обеда и не носил халатов. Любовь его к Авдотье Карповне, согревшей его сердце, долго стывшее в холостой жизни, была беспредельна. Артамон Ильич, впрочем, не мог с достаточною эспрессиею выразить эту любовь: лицо его оставалось по-прежнему спокойным, даже несколько холодным, и о признательности своей он не говорил жене ни единого слова; тем не менее супруги боготворили друг друга.
