Нравственная философия - [8]

Прекрасное, неотразимое чувство любви, божественное по своей сущности и цели. «Нам на земле, не для земли дано». Есть, однако, для нас «род абсолютного блага, — так называет Эмерсон Дружбу, — и оно обладает языком до того чистым и до того божественным, что пред ним стихает подозрительный и избитый язык любви». Указывая, как всегда, на духовный смысл наших врожденных склонностей и побуждений, говоря о дружбе, он очерчивает полный кодекс людских отношений, завязываемых на влечении сердца и, без лести; исчисляет злоупотребления, которыми мы искажаем каждое наше чувство.

«Возможно ли не обращать внимания на порыв чувства, воссоздающего для каждого из нас мир во всей его юной прелести? Что может сравниться с прямым и твердым соединением двух душ в одном стремлении, в одной привязанности, в одной мысли!.. Мы прикованы к людям разнородными цепями: родства, гордости, боязни, надежды, корысти, нужды, ненависти, удивления — просто не разберешь всех гадких поводов и пустяков; среди такой обстановки почти не верится, чтобы существовал кто-нибудь, могущий приковать нас к себе — любовью. Живет ли на свете тот благословенный, которому вы могли бы принести в дар нашу любовь? А если живет, достойны ли мы к нему приблизиться? Но я встречаю друга, душа моя сливается с душою брата, и всепроникающее умиротворение и безмятежность моей радости возникают плодом истинным, которому все вещественное служит только как оболочка и как скорлупа…

… Почти беспрестанно при нынешнем складе общества чувствуем мы недочет в сближении с людьми, даже очень даровитыми и очень добродетельными. Сперва внимание и предупредительность стройно и мерно ограждали наши беседы; вдруг нас начинают колоть, терзать насмешками, то обдадут неуместным хохотом, то изумят падучим припадком умничания или страстности, которые приходится терпеть во имя пламени мысли и чувства. И что всего прискорбнее, цвет и благоухание самой прекрасной природы облетает и испаряется от частых столкновений с другими людьми.

…Из всего уже изведанного нами, постараемся взять себе за правило не вступать в дружеские отношения с лицами, с которыми дружба невозможна. Горячие вспышки хороши для любопытства, но не для жизни; им не должно поддаваться: это ткань паутинная, а не прочная одежда. Мы безрассудно кидаемся в связи, которые не может ни освятить, ни благословить никакое божество. И ничто не наказуется так строго, как эти неравные союзы, как упущение из виду созвучия духовных сил, которые одни должны быть положены в основание жизни семейной и общественной. Еще менее прощается непризнание возвышенной души и упорство идти к ней навстречу с благородным радушием. Когда-то, чего мы давно желали, сбывается и блестит над нами, как волшебный луч; исшедший из дальнего царства небес, продолжать быть грубым и язвительным, принимать подобное посещение с уличною болтовнёю и с подозрительностью есть признание такой пошлости, которая в состоянии запереть себе все пути в Эдем…Преступники — говорят — находят большую усладу в том, что могут обходиться по-панибратски со своими соумышленниками. Но возможно ли гак обходиться с теми, кого любишь, кому удивляешься?

А между тем, недостаток самообладания портит все отношения дружбы, потому что нет глубокого мира, нет обоюдного глубокого почтения между двумя душами, из которых каждая не служит другой полною представительницею вселенной.

… Любовь, это свойство Бога, созданная на увенчание всех достоинств человека, создана не для безрассудных. Не будем, для удовлетворения неспокойствия сердца, поддаваться ребяческому увлечению, но станем руководить им с разборчивою мудростью. Пойдем на встречу к другу с твердою верою в правду его сердца, в глубину его бытия, а не с преступною самонадеянностью, что нам стоит только захотеть, чтобы все в нем предать волнению.

… Добрые люди смотрят на дружбу как на удобство; это — обмен подарками, маленькими и большими услугами, это — соседи-гости, уход во время болезни, присутствие и слезы на похоронах… Мы подступаем к своим друзьям не с благоговейною почтительностью, а с каким-то прелюбодейным желанием поскорее прибрать их к рукам. Непростительно и для поэта, говоря дружбе, делать из нее прекрасную, но призрачную ткань, забывая, что основу ее составляют все свойства великой души: справедливость, точность, верность, сострадание. О, я хотел бы, чтобы такая дружба была с руками и с ногами, а не с одними выразительными глазами да красноречивыми устами! Я бы хотел, чтоб она сначала сделалась достоянием земли, а потом уже — достоянием неба; чтобы она была добродетелью человеческою, а не одною ангельскою.

… Законы дружбы величественны, непреложны, вечны, как законы нравственности и природы. Мы же ищем в дружбе маленьких, скореньких выгод и льнем губами к только что предложенной отраде. С каким легкомыслием бросаемся мы срывать едва завязавшийся плод, который созревает медленнее всех в вертограде Господнем и должен быть снят по прошествии многих зим и многих лет. Чтите медленный ход природы: она употребляет тысячелетие на образование и отвердение алмаза. Небесные гении нашей жизни не впускают в свой рай необузданную отвагу.