Ножка Терпсихоры, или Куртизанка в силу обстоятельств (Евдокия Истомина) - [10]

Но потом условия дуэли были изменены под давлением секунданта Грибоедова, его сослуживца-дипломата Амбургера.

Пока секунданты совещались, «Якубович в другой комнате начал с Грибоедовым спорить довольно громко. Я разнял их и, выведя Якубовича, сделал ему предложение о примирении; но он и слышать не хотел. Грибоедов вышел к нам и сказал Якубовичу, что он сам его никогда не обижал. Якубович на то согласился. „А я так обижен вами; почему же вы не хотите оставить сего дела?“ – „Я обещался честным словом покойнику Шереметеву при смерти его, что отомщу за него на вас и на Завадовском“. – „Вы поносили меня везде“. – „Поносил и должен был сие делать до этих пор; но теперь я вижу, что вы поступили как благородный человек; я уважаю ваш поступок; но не менее того должен кончить начатое дело и сдержать слово свое, покойнику данное“. – „Если так, так г.г. секунданты пущай решат дело“.

Так описывал это Муравьев.

«Я предлагал, – продолжал он, – драться у Якубовича на квартире, с шестью шагами между барьерами и с одним шагом назад для каждого (то есть смертельные условия), но секундант Грибоедова на то не согласился, говоря, что Якубович, может, приметался уже стрелять в своей комнате… 23-го я встал рано и поехал за селение Куки отыскивать удобного места для поединка. Я нашел Татарскую могилу, мимо которой шла дорога в Кахетию; у сей дороги был овраг, в котором можно было хорошо скрыться. Тут я назначил быть поединку. Я воротился к Грибоедову в трактир, где он остановился, сказал Амбургеру, чтобы они не выезжали прежде моего возвращения к ним, вымерил с ним количество пороху, которое должно было положить в пистолеты, и пошел к Якубовичу… Мы назначили барьеры, зарядили пистолеты и, поставя ратоборцев, удалились на несколько шагов. Они были без сюртуков. Якубович тотчас подвинулся к своему барьеру смелым шагом и дожидался выстрела Грибоедова. Грибоедов подвинулся на два шага; они постояли одну минуту в сем положении. Наконец Якубович, вышедши из терпения, выстрелил. Он метил в ногу, потому что не хотел убить Грибоедова, но пуля попала ему в кисть левой руки. Грибоедов приподнял окровавленную руку свою, показал ее нам и навел пистолет на Якубовича. Он имел все право подвинуться к барьеру, но, приметя, что Якубович метил ему в ногу, он не захотел воспользоваться предстоящим ему преимуществом: он не подвинулся и выстрелил. Пуля пролетела у Якубовича под самым затылком и ударилась в землю; она так близко пролетела, что Якубович полагал себя раненым: он схватился за затылок, посмотрел на свою руку, – однако крови не было.

В самое время поединка я страдал за Якубовича, но любовался его осанкою и смелостью: вид его был мужествен, велик, особливо в ту минуту, как он после своего выстрела ожидал верной смерти, сложа руки».

После ранения у Грибоедова свело мизинец, и это увечье через одиннадцать лет помогло узнать его труп в груде прочих, изрубленных чернью, напавшей на русское посольство в Тегеране.

Но все эти кровавые события происходили уже совсем далеко от Петербурга и нимало не волновали Дунечку Истомину. Ее красота, очарование, ее танец и, главное, ее доступность, ее обнаженные, фривольно задираемые ножки продолжали волновать мужчин, и она легко находила себе покровителей в самых высоких сферах. Изменилось лишь одно: теперь никто не брал ее к себе жить, мужчины предпочитали короткие встречи с прелестницей. Впрочем, она не бедствовала, и если больше никто не признавался ей в любви, никто не твердил, что в ней одной его жизнь… как твердил некогда несчастный Василий Шереметев… – ну что же, ей не слишком-то нужны были дифирамбы, она предпочитала бриллианты!

Однако и без слов не обошлось. Да и разве могло быть иначе, если все это происходило, что называется, на глазах Пушкина и оставило в его душе след на долгие годы. Может быть, с этого и начинается его неподдельный интерес к фигуре Якубовича, который должен был стать героем одного из его ненаписанных романов. «Когда я вру с женщинами, – написал Пушкин А. Бестужеву в 1825 году, упоминая о роковом и опасном дуэлянте, – я их уверяю, что с ним разбойничал на Кавказе, простреливал Грибоедова, хоронил Шереметева… etc.».

Однако не утратил Пушкин и восхищенного интереса к самой героине роковой «дуэли четверых» (кстати, именно под таким названием эта дуэль вошла в историю). Он был снисходителен к заблуждениям женщин – особенно если они не разбивали сердца ему лично. К тому же он всегда благоволил к Грибоедову, считал его храбрецом и очень извинял Дунечку, которая поддалась очарованию этого человека, пусть и мимолетно. Поэтому неудивителен щедрый отзыв о танце Истоминой, неудивительны пышные эпитеты, которыми Пушкин ее награждает.

Ну как тут не вспомнить уверенность многих современников поэта и балерины, что по-настоящему карьера и успех Истоминой начались с того времени, как Петербург увидел ее глазами Пушкина. Когда в 1825 году граф Михаил Милорадович начал ухаживать за балериной Екатериной Телешовой, то он заказывал различным поэтам стихи в ее честь, требуя при этом непременно, чтобы они были похожи на стихи об Истоминой Пушкина. После премьеры «Руслана и Людмилы», где Телешова исполняла роль обольстительницы Руслана, Грибоедов, вернувшийся на время в Москву, чтобы собрать материал для «Горя от ума», и увлекшийся этой балериной, посвятил ей восторженные строки, в которых, так сказать, очень сильно «переночевал» Пушкин: