Ноздря в ноздрю - [14]

— Привет, дорогой, — защебетала она. — Какой у нас случился кошмар.

— Я там был.

— Что, на скачках?

— Нет, именно там, где взорвалась бомба.

— Правда? Как интересно. — Ее, судя по всему, не волновало, что я едва не погиб.

— Я остался в живых только потому, что мне очень повезло. — Я надеялся хоть на слово сочувствия.

— Конечно, повезло, дорогой.

После гибели моего отца отношение матери к смерти изменилось. Думаю, она поверила, что от человека совершенно не зависит, будет он жить дальше или умрет. В последнее время я стал склоняться к мысли, что в глазах матери смерть в столкновении с груженым кирпичом трейлером была удачным завершением семейной жизни, в которой не осталось места любви. После того как отец погиб, я узнал о его нескольких коротких романах. Возможно, моя мать верила, что несчастный случай стал божьим наказанием за грехи.

— Я хотел сообщить тебе, что со мной все в порядке.

— Спасибо, дорогой.

Она не спросила меня, что случилось, а я решил не рассказывать о пережитом ужасе. Она наслаждалась своим тихим, спокойным миром с утренним кофе, церковными службами, прогулками по ухоженным паркам. В этом мире не было места оторванным конечностям и изуродованным телам.

— В скором времени заеду к тебе, мама.

— Буду рада, дорогой. До свидания. — И она положила трубку.

Мы никогда не были близки.

Ребенком я всегда обращался к отцу, что за советом, что за лаской. Мы вместе смеялись над глупыми ошибками матери и шутили насчет ее политической наивности. Мы улыбались и закатывали глаза, когда она допускала очередную faux pas,[8] а случалось такое часто.

Я не пролил ни единой слезы после гибели отца, но горевал страшно. Я его обожал — и едва смог вынести такую потерю. Помню отчаяние, которое охватило меня, когда через несколько недель после смерти отца я более не мог ощутить в доме его запах. Пришел домой из школы-интерната на уик-энд и внезапно понял, что отцом в доме больше не пахнет. Отсутствие его запаха обострило горечь утраты: он не вышел за газетой, а ушел навсегда. Я побежал наверх, в его гардеробную, чтобы понюхать одежду отца. Открывал шкафы, выдвигал ящики, зарывался носом в его любимые джемпера. Но отец ушел. Очень, очень долго сидел я на полу гардеробной, уставившись в никуда, сраженный горем, но не в сипах проронить слезу, не в силах, как положено, оплакать отца. Даже теперь мне так хотелось рассказать ему о своей жизни и работе, радостях и печалях. И ругал его вслух за то, что он умер и его нет рядом со мной, когда он мне так нужен. Как бы я был счастлив, если бы он мог поговорить со мной, снять боль в моем ушибленном колене, успокоить меня, стереть кошмары из моей памяти. Но при этом я все равно не мог оплакать его.

Когда начался часовой выпуск новостей, я осознал, что голоден. Кроме двух хлебных корочек и шоколадного батончика в больнице, я ничего не ел с пятничного вечера, а та еда не прошла дальше желудка. И теперь, стоило мне об этом подумать, как желудок заныл. Но каким способом унять эту боль, я как раз знал.

Дохромал до кухни и приготовил себе испанский омлет. Часто говорят, что еда успокаивает, и действительно, многие в стрессовом состоянии едят богатые сахаром продукты вроде шоколада и не только потому, что им требуется энергетическая подпитка. Просто после шоколада настроение действительно улучшается. Я это прочувствовал на себе в больнице Бедфорда. Однако меня еда успокаивает, только если я сам ее и готовлю.

Я взял с овощной стойки несколько головок лука-батуна, порезал их на тонкие кругляши, поджарил на сковороде в оливковом масле первого отжима. Нашел в холодильнике несколько сваренных молодых картофелин, порезал, добавил к луку, плесканул для вкуса чуть-чуть соевого соуса. Три яйца, решил я, и разбил их в стеклянную миску. Я действительно люблю готовить, и мне определенно стало лучше, как физически, так и духовно, задолго до того, как я сел на диван, чтобы съесть приготовленное блюдо.

Карл позвонил во второй половине дня.

— Слава богу, ты дома.

— Приехал еще вчера.

— Извини, мне следовало позвонить раньше.

— Все нормально. Я ведь тоже тебе не звонил. — И я знал почему. Отсутствие новостей лучше тех, которых боишься.

— Что с тобой случилось?

— Ударился коленом. Меня отвезли в больницу Бедфорда, а потом на такси домой. А ты?

— Цел и невредим. Помогал людям спускаться вниз в дальнем конце трибуны. Полицейские записали мою фамилию и адрес, а потом отправили домой.

— Ты видел Луизу или Роберта? — Я затаил дыхание, страшась ответа.

— Никого не видел, но Роберт позвонил мне утром. С ним все в порядке, если не считать, что он потрясен случившимся. Он спрашивал, не знаю ли я, как там Луиза.

— Разве при взрыве Роберт не был в ложе?

— Он говорит, что бомба точно взорвалась в ложе 1, а он в этот момент находился в ложе 2 за сдвинутой перегородкой, которая его и спасла. Но, похоже, слух он потерял. Мне пришлось кричать в трубку.

Я знал, каково это.

— А что с Луизой?

— Понятия не имею, — ответил Карл. — Я пытался звонить по номеру горячей линии, который дали в полиции, но он постоянно занят.

— О других новости есть?

— Только те, что в телевизоре. А ты ничего не слышал?