Ной. Всемирный потоп - [60]

– Ты не знаешь, как обольстить меня и думаешь, что я поверю в серьезность твоих намерений, Хам? – спросила она, закончив смеяться. – Когда люди хотят сказать о чем-то, что это никогда не случится, то говорят: «После того, как женится Хам, сын Ноя». Сколько девушек уже попалось на эту твою уловку?

– Ни одна не попалась, – ответил я, улыбаясь, потому что невозможно было не улыбаться, глядя на Гишару. – Иначе бы я был уже женат.

Тут я понял, что сказал не так, и поправился.

– Ни одной из девушек не предлагал я еще стать моей женой, поскольку не имел до сих пор намерения жениться, – сказал я. – Но вот имею и предлагаю. Намерение мое крепко и исходит оно от чистого сердца, поскольку испытываю я приязнь к тебе.

– Велика ли эта приязнь? – спросила Гишара. – Долго ли продлится она? Когда люди хотят сказать о непостоянстве, они говорят: «Непостоянно, как любовь Хама, сына Ноя».

– Что нам до людей, когда речь идет только о нас?! – воскликнул я, сердясь. – Что было, то прошло, зачем вспоминать?!

– Затем, чтобы вдруг про меня не сказал ты такое, – ответила Гишара. – А то скажешь «было и прошло».

– Не скажу! – ответил я, и было в моих словах столько уверенности, что Гишара смягчилась.

– Тогда приходи, как положено, с родителями и объявляй о своем намерении, – сказала она, лукаво глядя на меня и улыбаясь. – Я – сирота, и нет надо мной ничьей власти, кроме моей собственной, потому ответ я дам сразу, ни с кем не советуясь и никого не спрашивая. Но дам его только тогда, когда ты придешь в мой дом с родителями. Это дело не из тех, что решаются на дороге.

Я понял ее слова как согласие, иначе зачем бы ей было приглашать меня и родителей моих прийти. Можно было бы сразу ответить: нет, я не согласна, и на том бы дело закончилось. Оно, конечно бы, не закончилось, потому что я предпринял бы новую попытку, но позже, в другой день, более удачный для меня.

Отец мой говорит, что плохих и хороших, удачных и неудачных дней не бывает, все дни от Бога, все они благоприятны для нас, но иногда мы поступаем не так, как должно, и говорим: «Сегодня был плохой день», а должны говорить: «Сегодня я сделал плохо» или «Сегодня я поступил неправильно». Но я с ним не согласен, потому что случаются иногда такие дни, что, как правильно ни делай, все равно получится неправильно. Взять хотя бы тот день, в который убили нашего соседа Ирада. Что тогда я сделал неправильно? Ничего! А отец мой до сих пор нет-нет, а поглядывает на меня с сомнением. Клятв моих ему не надо, говорит, что достаточно простого слова, но продолжает сомневаться во мне. Или мне уже так кажется, потому что привык я к тому, что он во мне сомневается? Недавно отец сказал, что хорошо бы нам поговорить по душам друг с другом, и брат Иафет чтобы был при этом, но пока не находится времени у него для разговора. Иафет продолжает удивлять. Вижу я, что дух его угнетен, и не только я, все то видят, но по-прежнему не открывает он никому своего сердца. Мать совсем извелась на него глядя, а меня так и разбирает любопытство – что же все-таки с ним случилось? Дошло до того, что невестка Шева жаловалась мне на своего мужа. Бедняжка думает, что он охладел к ней и оттого печалится великой печалью. Ходят оба, глядя себе под ноги, и не улыбнутся, если пошутить с ними и ничему не радуются. Я время от времени спрашиваю Иафета: «Что с тобой, брат?», но спрашиваю без всякой пользы, ибо он мне отвечает: «Со мной все хорошо» или не отвечает ничего. Иафет не чета мне, он знает только работу и дом. Днем он работает, ночью спит дома с женой своей, пирушки его не привлекают, дружбы он ни с кем не водит, на чужих жен не заглядывается. Мать с отцом его хвалят, жена не знает, как ему угодить, даже суровый братец Сим, мягок с ним. Это на меня Сим то и дело поднимает руку, а Иафета он ни разу даже пальцем не тронул. Другой бы радовался такой жизни, а Иафет печалится. Раньше радовался, а теперь печалится. У такой великой печали непременно должна быть своя причина, и подозреваю я, что мучает Иафета совесть. Сделал он что-то такое, чего сильно стыдится, потому и рассказать никому не может.

А что такого постыдного мог сделать Иафет? Думал я о том долго, прикидывал и так и этак, строил предположения и опровергал их. В конце концов пришел я к тому, что Иафет мог совершить прелюбодейство с Хоар и теперь этого стыдится. Больше ничего не пришло мне в голову, а это предположение показалось обоснованным.

Хоар из тех, что соблазняют мужчин походя, одним взглядом, одним движением. Посмотришь на нее – и загораешься желанием, подумаешь о ней – и вожделеешь. Знаю по своему опыту, что если она захочет обольстить кого, то непременно своего добьется. А еще знаю, что Хоар не может вынести, если кто-то остается равнодушен к ее чарам и не соблазняется, когда она соблазняет.

– Всякий, кто пренебрег мною, пожалеет о том великим сожалением, не будь я Хоар, дочь Према! – говорила она мне.

Мы с Хоар встречались недолго. Она хороша, спору нет и искусна в ласках, как никакая другая женщина. Один запах ее сводит с ума, не говоря уже обо всем остальном – о ненасытных губах, об упругих грудях с торчащими вперед сосцами, о тонком стане, о тяжелых бедрах, о жарком лоне, что таит в себе сладость. Хоар из тех любовниц, о которых мечтает каждый, но не каждому они достаются. Но есть у нее одно свойство, которое делает все ее достоинства несущественными, – Хоар сварлива, как сотня старух. А еще она взбалмошна. Подарит наслаждение – и тут же начнет ругаться, обвиняя меня в чем-то, чего я не совершал, и приписывая мне что-то, чего я не думал. Вдруг скажет: «Сегодня ты холоден», хотя я был пылок как никто другой, и примется оскорблять меня, а затем разрыдается. Или же придерется к одному слову из числа сказанных мною, и навыдумывает себе столько, что только удивляешься тому, откуда что взялось. Едва помедлишь лечь с ней на ложе, говорит: «Ты охладел ко мне», а если поторопишься, говорит: «Только одного тебе и надо – утолить похоть твою, а обо мне ты не думаешь». И все со слезами, с упреками, с обидами. А еще может в гневе расцарапать так, что стыдно потом показываться на глаза людям. Вначале я радовался и говорил: «О, сколько же страсти заключено в этой женщине», но скоро обвинения с упреками приелись мне, и сказал я: «Поистине ради капли наслаждения не стоит терпеть целый кувшин обид» – и отдалился от Хоар. Она до сих пор не может простить мне этого, потому что она привыкла оставлять сама, но не привыкла, когда оставляют ее. Мне же нет до ее настроения никакого дела – если она не хочет отвечать на мое приветствие, так не буду и я обращать на нее никакого внимания, только и всего! А для того, чтобы досадить мне или же желая разжечь ревность в сердце моем, Хоар вполне могла соблазнить моего брата Иафета. С нее станется…