Новый свет - [5]

В комнате мама половички расстелила, скатерть на стол набросила, занавески и ковер повесили, а еще я забил прямо сквозь ковер два гвоздя, на один повесил ружье, а на другой шпагу, призовое мое оружие, — награда и за личное участие в соревнованиях, и за тренерскую работу.

— А шо це за сабля у вас? — полюбопытствовал Злыдень.

— У всех дети как дети, а мой фехтованием занимается, — ответила мама.

Мы ужинаем, и Каменюка с нами ужинает, и Гришка Злыдень, только Иван Давыдович со шпалой под мышкой ушел: хозяйка ждет.

— Куркуль, — сказал ему вслед Каменюка.

— Дэсь щось вкрасты, — сказал Злыдень осуждающе. — Бачилы, як мишок с цементом в бурьяны кынув?

— А мне нравится Иван Давыдович, — сказала мама.

— А ничего мужик, — ответил Каменюка.

— Мужик что надо, — заметил Злыдень.

— Ну и силища! — поддержал я разговор.

— А шо тому бугаю зробыться? — заключил Каменюка. — Это от у Гришки радикулит — ни встать, ни сесть…

— Потому и в ватнике? — спросил я.

— Ох и радикулит! — ответил Злыдень.

— Ну и что, вправду здесь что получится с интернатом этим? — спросил Каменюка, которому надоело про Гришкин радикулит слушать.

— Приказ есть школы будущего строить, — ответил я.

— У бурьяни прямо? — съехидничал Каменюка.

— Вырвем бурьян. Завтра же начнем рвать, — сказал я.

— Да-да, — улыбнулась мама, обращаясь к Каменюке. — У моего сына фантазии в голове.

— Фантазии — это хорошо, — отметил Каменюка и добавил: — Кажуть, в интернаты одну хулиганью сдают. Как же их, паразитов, тут удержать можно будет?

— Не удержать, — подтвердил Злыдень. — Посбигают.

Каменюка наслаждался тем, что одержал верх в только что родившемся споре: и Злыдень, и мама были на его стороне. И я понимал, что настал момент, когда я должен обнажить шпагу, должен заиграть своими педагогическими доспехами.

— Вот в этих книгах, — сказал я, вытаскивая из ящика Оуэна, Фурье, Песталоцци, Макаренко, — научно доказано, что многие беды происходят оттого, что воспитание строится на паразитической основе. Фурье, например, говорит, что на первом месте стоят домашние паразиты: женщины и дети.

— Так и написано? — спросил Злыдень.

Я показал ему книгу.

— И правда, Петро! — закричал Злыдень. — Я своей Варьке и детворе всегда говорил: «Паразиты!»

— Ну яка ж Варька твоя паразитка? — спросил Каменюка. — И у колхози работает, и по дому как сатана крутится.

— Шо правда, то правда — крутится, паразитка.

— А от детвора отучилась от труда. Отвыкла. Лупить их, барбосив, надо. По печенкам бить, тогда и порядок будет. Или каким другим путем надо идти? — спросил у меня Каменюка.

— Определенно другим, — сказал я совсем уверенно.

— А як? — спросил Злыдень.

— А так, что все дети начиная с первого класса будут участвовать в производительном труде, заниматься искусством, спортом, овладеют разными ремеслами…

Я разошелся. Сыпал цитатами и терминами: гармоническое развитие, хозрасчет, миллионный доход, сельский труд и настоящее производство.

— Производство? — удивился Злыдень.

— Может быть, завод, а может быть, фабрика.

— И шо Омелькин скажет на это? — спросил Каменюка, показывая всем, что знаком с Георгием Ивановичем Омелькиным — начальником учебных заведений железной дороги.

— Омелькин дал нам задание разработать проект соединения труда с учением и искусством, — ответил я важно.

— Ну-ну, — сказал Каменюка, подымаясь из-за стола.

Я проводил моих новых знакомых.

Обворожительная теплая ночь плыла над Новым Светом. Бурьян стоял не шелохнувшись. Черная фигура в нем затерялась: это Иван Давыдович уносил под мышкой мешок с цементом, припрятанный в густой траве.

2

Дух преобразований витал над моей воспаленной головой, когда я ходил по огромной территории, обнесенной высоким забором с воротами, поставленными его превосходительством, председателем земства, графом Байтовым. Ворота литые, чугунные, с орнаментом изящным, со шпилями симметричными. Эта территория, вся заросшая, но восхитительная в своей забытости, накаленная солнцем и теплом, льющимся из нагретых трав, была вынесена за скобки Нового Света, брошена на самую окраину — ограда с двух сторон, а с третьей — парк-дендрарий, посаженный бывшим крепостным садовником Максимом Дерюгой, а с четвертой болото и река Сушь, вся в камышах, местами с водой, даже глубокой, с огородами по ту сторону.

Отрезанность от общей жизни я воспринял как дар, ниспосланный мне самой судьбой. Мои воспитанники — дети природы, солнца, дети этой прекрасной, теплой, восхитительной плодородной земли. Здесь, на вольном воздухе, среди полей и дубрав, речушек и озер, они мигом окрепнут телом, душой очистятся. И это очищение способно стать естественным основанием настоящего гармонического развития. Просматривая личные дела ребятишек, еще там, в омелькинской конторе, я обратил внимание на множество заболеваний (неврологические, желудочные, легочные) — и сосчитал: около пятидесяти шести процентов детей было нездорово.

Мне рисовались картины оздоровляющего труда на полях и огородах, в садах и теплицах. Двести гектаров земли значилось за бывшим новосветским домом отдыха — и эти двести гектаров передавались школе-интернату. Здесь были и старые мастерские, была и сельхозтехника — допотопные тракторы, сеялки, бороны и даже комбайн.