Новый Робинзон - [44]

Первым моим побуждением было вскочить и бежать к пленницам, чтобы утешить, сказать им, что они могут всецело рассчитывать на мое заступничество. Но поступить таким образом было бы крайне неблагоразумно: внезапное удаление мое из круга чествовавших меня чернокожих тотчас же возбудило бы всеобщее подозрение. Единственное, что можно было сделать, это послать несчастным жертвам записку или каким-либо другим путем известить их о присутствии здесь друга и защитника.

Подумав немного, я попросил Ямбу принести мне большой, мясистый лист водяной лилии и затем одной из ее костяных иголок стал делать наколы на листе и таким способом написал печатными буквами по-английски: «Друг близко; не бойтесь ничего». Сделав это, я вручил это своеобразное письмо Ямбе, поручив ей передать его девушкам и сказать им, чтобы они прочли то, что здесь написано, держа лист против огня. Затем я вернулся и занял свое прежнее место в корроборее, продолжая делать вид, что принимаю живейшее участие в их беседе, речах и песнях и других установленных увеселениях, решившись тем не менее действовать прямо и смело. Надо сказать, что отнять теперь этих девушек у их законного, по местным понятиям, владельца, человека вспыльчивого темперамента, было не так-то легко, потому что и сам он, надо полагать, взял их с боя, отбив у кого-нибудь из своих собратьев.

Я приблизился к тому месту, где сидел, скорчившись, перед огнем вышеупомянутый вождь и предводитель этого племени, и долго внимательно разглядывал его. Его наружность осталась у меня так явно в памяти, как если бы я видел его только вчера. Я уже говорил, что он имел самую отталкивающую наружность из всех чернокожих туземцев, каких мне только случалось видеть в Австралии. Необычайно выпуклые шрамы на лице этого человека были как-то особенно крупны и многочисленны. Этот любопытный способ украшать свою наружность шрамами сопряжен с немалым трудом и мучительной болью.

Обыкновенно для этого прежде всего делаются с помощью раковины, имеющей острый режущий край, глубокие поперечные разрезы на груди, на бедрах, а иногда на спине и лопатках, после чего все раны затирают особого рода землей; потом дают ранам закрыться. Конечно, образуется страшно мучительное нагноение и опухоль. Спустя какое-то время находящаяся в шраме земля удаляется с помощью пера, вследствие чего раны снова разбаливаются. Наконец, когда раны окончательно заживут, каждый шрам представляет собой громадный толстый рубец, – и этими-то шрамами или рубцами ужасно гордятся туземные дикари.

Вступив в разговор с безобразным предводителем того племени, у которого в настоящее время находился в гостях, я прямо начал с того, что сказал ему: «Надеюсь, что, согласно местному обычаю, мне, на время моего пребывания у него в качестве гостя, предоставят одну или несколько жен». Как я и ожидал, он тотчас же выразил полнейшую готовность исполнить и по отношению ко мне этот обычай. Вслед за этим я обратился к нему с просьбой, чтобы он, если можно, прислал мне тех двух белых женщин, которые, как я слышал, находятся в этом стане. К немалому моему огорчению, он отказал мне наотрез. Впрочем, я продолжал настаивать и упрекнул его в умышленном нарушении священных правил вежливости и гостеприимства. На это он дал мне понять, что еще подумает.

Между тем Ямба хлопотала не менее американского ярмарочного антрепренера. Она с обычной ловкостью, умением и старанием выполняла свою роль: усердно распространяла про меня самые баснословные истории, утверждала, что я властвую над различными духами и могу по желанию вызывать их тысячами, что все стихии повинуются мне, – словом, по ее рассказам, я был всемогущ.

Нельзя не сознаться, что это систематичное и энергичное запугивание чернокожих было весьма полезно для меня, и куда бы я ни приходил, эти дикари смотрели на меня, как на могущественного колдуна и чародея, имеющего право на большое уважение и самое почтительное отношение к своей особе.

Долгое время мрачный предводитель упорствовал в своем отказе на мою просьбу относительно белых женщин, но так как большинство вождей и знаменитейших воинов его племени держали мою сторону и отстаивали мои права как гостя, то я знал, что рано или поздно ему придется уступить моему желанию.

Торжественный корроборей длился всю ночь, и наконец перед тем, как нам разойтись, на вторые сутки, великий вождь согласился уважить мою просьбу, хотя и с видимой неохотой. Понятно, я не стал беспокоить бедных девушек в такой поздний час, но на следующее утро сказал Ямбе, чтобы она пошла к ним и подготовила их к предстоящему свиданию. Вскоре она вернулась назад и предложила провести меня туда, где находились эти бедные девушки. При мысли о встрече с людьми моей расы я почувствовал себя настолько взволнованным, что совершенно забыл о своем странном виде, который делал меня несравненно более похожим на пестро размалеванного туземного вождя, чем на европейца. Не следует забывать, что к этому времени я давно уже успел отказаться от всякого рода одеяния и, кроме крошечного передника из перьев, не носил ничего, а волосы мои, достигавшие более трех футов длины, были зачесаны самым удивительнейшим образом. Наконец, цвет моей кожи стал очень темным под влиянием местного климата и мало напоминал цвет кожи европейца.