Всю ночь накануне торжества просидели обманщики за шитьем и сожгли больше шестнадцати свечей. Всем видно было, что они очень торопятся управиться в срок с новым нарядом короля. Они делали вид, будто снимают ткань со станков, они резали воздух большими ножницами, они шили иглой без нитки и наконец сказали:
– Ну вот наряд и готов!
Король вошел к ним со своими самыми знатными придворными, и обманщики, высоко поднимая руки, как будто держали в них что-то, говорили:
– Вот панталоны! Вот камзол! Вот мантия! – И так далее. – Все легкое, как паутинка! В пору подумать, будто на теле и нет ничего, но в этом-то и вся хитрость!
– Да, да! – говорили придворные, хотя они ровно ничего не видели, потому что и видеть-то было нечего.
– А теперь, ваше королевское величество, соблаговолите снять ваше платье! – сказали обманщики. – Мы оденем вас в новое, вот тут, перед большим зеркалом!
Король разделся, и обманщики сделали вид, будто надевают на него одну часть новой одежды за другой. Они обхватили его за талию и сделали вид, будто прикрепляют что-то, – это был шлейф, и король закрутился-завертелся перед зеркалом.
– Ах, как идет! Ах, как дивно сидит! – в голос говорили придворные. – Какой узор, какие краски! Слов нет, роскошное платье!
– Балдахин ждет, ваше величество! – доложил обер-церемониймейстер. – Его понесут над вами в процессии.
– Я готов, – сказал король. – Хорошо ли сидит платье?
И он еще раз повернулся перед зеркалом – ведь надо было показать, что он внимательно рассматривает наряд.
Камергеры, которым полагалось нести шлейф, пошарили руками по полу и притворились, будто приподнимают шлейф, а затем пошли с вытянутыми руками – они не смели и виду подать, что нести-то нечего.
Так и пошел король во главе процессии под роскошным балдахином, и все люди на улице и в окнах говорили:
– Ах, новый наряд короля бесподобен! А шлейф-то какой красивый. А камзол-то как чудно сидит!
Ни один человек не хотел признаться, что он ничего не видит, ведь это означало бы, что он либо глуп, либо не на своем месте сидит. Ни одно платье короля не вызывало еще такого восторга.
– Да ведь король голый! – сказал вдруг какой-то ребенок.
– Господи боже, послушайте-ка, что говорит невинный младенец! – сказал его отец.
И все стали шепотом передавать друг другу слова ребенка.
– Он голый! Вот ребенок говорит, что он голый!
– Он голый! – закричал наконец весь народ. И королю стало не по себе: ему казалось, что люди правы, но он думал про себя: “Надо же выдержать процессию до конца”.
И он выступал еще величавее, а камергеры шли за ним, неся шлейф, которого не было.
