Новый мост - [12]

— Теперь уже поздно. Вы должны были убивать с самого начала, когда люди, пришедшие из-за моря, еще ничему не учили мой народ! Теперь мой народ видит, что они делают, и это заставляет его думать. Он думает не о небожителях. Он думает об огненных каретах и о других вещах, которые сделали строители мостов, и когда ваши жрецы протягивают руку и просят милостыни, он дает неохотно и мало. Этим начинается у одного, у двух, у пяти, или у десяти, а я, живя среди своего народа, знаю, что делается в сердцах людей.

— А в конце концов, утеха богов? Что будет в конце? — спросил Ганеш.

— В конце будет то, что было в начале, о, ленивый сын Шивы! Пламя угаснет на жертвенниках и слова молитвы на устах, и вы снова сделаетесь мелкими божками, божествами джунглей, имена которых крысоловы и собаколовы шепчут, охотясь в кустах и в ямах, бедными богами, богами дерева, богами деревенской межи, как вы были вначале. Таков будет твой конец, Ганеш, и твой, Бхайрон, от простонародья.

— Это еще очень не скоро будет, — проворчал Бхайрон. — Значит, это неправда.

— Многие женщины целовали Кришну. Они рассказали ему все это, чтобы развеселить собственные сердца, когда на головах их появились седые волоса, а он передает нам эти сказки, — пробормотал бык.

— Их боги пришли и мы подменили их; мы можем переделать всех их богов, — сказал Ганумен.

— Их богов! Дело вовсе не в их богах. Дело в народе. Народ двигается, а вовсе не боги мостостроителей.

— Пусть будет так. Я заставил одного человека поклоняться огненной карете, когда она стояла и пускала дым. Он и не подозревал, что поклоняется мне, — сказал Ганумен, обезьяна.

— Они только немножко переменят имена своих богов, вот и все. Я буду по прежнему руководить мостостроителей; Шиве будут поклоняться в школах все те, кто сомневается и презирает своих ближних; Ганешу будут принадлежать его магаюнсы, а Бхайрону погонщики ослов, пилигримы и продавцы игрушек. Возлюбленный, они только переменят имена… а это мы видали тысячу раз.

— Конечно, они только переменят имена, — повторил и Ганеш, — но видно было, что боги не спокойны.

— Они переменять не одни только имена. Только меня одного они не могут убить, пока девушка и мужчина ищут встречи, пока весна следует за зимними дождями. Небожители, я не напрасно ходил по земле. Мои люди теперь еще не знают, что они знают; но я, живущий среди них, я читаю в их сердцах. Великие владыки, начало конца настало. Огненные кареты кричат имена новых богов, и это вовсе не старые боги под иными именами. Пейте и ешьте, как можно больше! Наслаждайтесь дымом жертвенников, пока они не остыли! Берите приношения, слушайте музыку барабанов и кимвалов, небожители, пока вам еще приносят цветы и песнопения. По тому, как люди считают время, конец еще не близок, но по тому, как рассуждаем мы, всеведающие, он придет сегодня. Я сказал.

Молодой бог умолк, и его собратья переглядывались в молчаньи.

— Этого я никогда прежде не слыхал, — прошептал Перу на ухо своему товарищу. — А все-таки иногда, когда я мазал маслом машину на «Гурко», мне приходило в голову, неужели наши жрецы в самом деле уж такие умные, такие умные? Скоро рассветет, сагиб. Они уйдут перед утром.

Желтоватый свет разлился по небу, и с исчезновением темноты шум реки изменился.

Вдруг слон громко заревел, точно будто человек ударил его.

— Пусть Индра рассудит. Отец всех, говори! Скажи свое слово о том, что мы сейчас слышали? Лжет Кришна или…

— Вы знаете, — сказал олень, поднимаясь на ноги, — вы знаете загадку богов. Когда Брама перестанет грезить, и небо, и ад, и земля исчезнут. Будьте довольны. Брама еще грезит. Сонные грезы приходят и уходят, содержание грез меняется, но Брама еще грезит! Кришна слишком долго ходит по земле, но я еще больше полюбил его за то, что он сейчас рассказал. Все боги меняются, возлюбленный, все, кроме одного!

— Да, кроме одного, кроме того, кто сеет любовь в сердца людей, — сказал Кришна, завязывая свой пояс. — Подождите немного, и вы увидите, солгал ли я.

— Правду ты говоришь, надо немного подождать, и мы узнаем. Возвращайся к своим мужикам, возлюбленный, и распространяй веселье среди молодежи, ибо Брама еще грезит. Идите, дети! Брама грезит, а пока он не проснется, боги не умрут.

— Куда они ушли? — сказал ласкарец, дрожа от холода и охватившего его ужаса.

— Бог знает! — отвечал Финдлейсон.

Река и остров были теперь озарены ярким дневным светом, и на сырой земле под деревом не видно было никаких следов, ни копыт, ни лап. Только попугай кричал в ветвях его и махал крыльями, сбрасывая целые потоки воды.

— Вставайте! мы окоченели от холода! Прошло действие опиума? Можете вы двигаться, сагиб?

Финдлейсон поднялся на ноги и стряхнулся. Голова его болела и кружилась, но действие опиума прошло и, помочив себе лоб водою из лужи, главный инженер моста Каши стал в недоумении раздумывать, как он попал на этот остров, как ему выбраться с него и, главное, что сталось с его мостом.

— Перу, я как-то не все помню. Я был около сторожевой башни и смотрел на реку; а потом… неужели нас снесло водой?

— Нет. Барки отвязались, сагиб, и (если сагиб забыл про опиум, Перу, конечно, не станет напоминать ему), когда мы старались привязать их, мне кажется, — в темноте плохо было видно, — какая-то веревка задела сагиба и сбросила его в лодку. Я подумал, что ведь мы с вами вдвоем, ну, не вместе с Гичкок сагибом, конечно, строили мост, и тоже вскочил на эту лодку. Лодку понесло водой прямо на нос этого острова и здесь нас выбросило на землю. Я громко закричал, когда лодка вышла из вагона, наверно Гичкок сагиб приедет за нами. А что касается моста, — так много людей умерло при постройке его, что он не может рушиться.