Новый мир, 2012 № 11 - [47]

словно сокровища недр, несут из подземных хранилищ

от корней до развесистой кроны и самых хрупких ветвей

жизнь. И в каждом растенье — ответвленье этой дороги.

 

И всё же — ни звука шагов, что можно расслышать,

привычных, как бульканье в трубах,

ни резонансных шумов в капиллярах,

ни частящего пульса

в тоненьких жилках листвы.

 

С листьев, как после дождя, льётся капель кислорода.

Воздух густеет, однако всё так же беззвучен.

Ксилема хранит Тишину. В бесшумной пульсации лимфы,

в столкновенье частиц микромира или в неслышной возне

всегда молчаливых бактерий.

 

      

 

Возрасты дуба

 

Буйства побегов молодого дубка, их звонкие соки и хлорофилл

не могут не бросаться в глаза своим беспокойным волненьем.

При этом им вовсе не важно, есть ли и где

находится вся корневая система и ствол.

 

Огромной зелёной чалмою дуб напоминает китайского мандарина

в его летнем наряде, включающем пляжный зонтик.

Все предпосылки, чтоб стать гордостью места и дни напролёт

тратить на то, чтобы смешивать свет со всеми оттенками серого.

 

Осенью дуб — цвета умбры, стоически терпит стаи грачей

в кроне, словно они-то и есть весь процент годового дохода.

Но неизменно мытари-ветры являются за

своей долей хрустящей листвы.

 

Узловатый, корявый дуб-патриарх, как древний старик-прокажённый, —

с покрытою струпьями кожей и шишками свили.

Годы — плоды, что склоняют безлистные чёрные ветви

в последнем поклоне.

       

 

Нюанс

 

Тот, кто ценит чёрно-белые снимки,

никогда не смирится с вольностями,

что позволяет себе обычная призма, превращая

случайный луч света в спектр разных цветов.

 

Преданные фанатики ноток ванили

нервно вздрагивают при виде-запахе-вкусе

многослойных кондитерских симфоний

из манго, айвы, земляники и маракуйи!

 

Неуклюжий окурок мизинца на ноге —

признак тесных ботинок — указующий перст этикета.

Любая попытка движенья встречает

критический взгляд тех, кто не трогался с места.

 

Восхвалим Создателя за острый, как скальпель, нюанс,

вскрывающий трупы стереотипов. Восхвалим

Его уже только за то, что есть кому видеть оттенки

во времена торжества монохромного зренья!

 

 

Мой частный остров

 

Слегка возвышающийся над взбаламученным морем,

мой крошечный частный остров едва заметен

меж волн и течений, приливов и отливов в болотах дельты,

между клочьев тумана, застрявшего в дюнах.

 

Моя недвижимость, в зарослях залитой илом осоки,

подобна убогой дамбе, что бесполезно-недолговечна

в борьбе со стихией. Обозначить границу, где суша

смыкается с морем, здесь могут только картографы.

 

Мерцающий в волнах залива, весь из намытых пород,

принесённых потоками дельты, мой маленький остров —

лишь часть большой суши и жизни,

невзрачное место случайных событий,

 

но он — моя собственность. То,

чем могу я владеть безраздельно.

 

 

 

 

Олеар Андрей Михайлович родился в 1963 году в Томске. Окончил отделение журналистики филологического факультета Томского государственного университета. Автор нескольких поэтических книг и сборников стихотворений для детей. Среди переводов с английского: Уильям Шекспир, Уистан Оден, Роберт Фрост, Дерек Уолкотт, Леонард Коэн. Выпустил книгу переводов англоязычных стихов Иосифа Бродского (2004). Живет в Томске. В «Новом мире» публикуется впервые.

Наследник

Яна Дубинянская родилась в Феодосии. Окончила Киевский национальный институт журналистики. Прозаик, автор книг “Нsub 2 /sub О” (М., 2008), “Глобальное потепление” (М., 2009), “Письма полковнику” (М., 2011), “Сад камней” (М., 2011) и др. Живет в Киеве.

Купюры в тексте являются авторским приемом, не связанным со вступившим в силу Федеральным законом № 436-ФЗ “О защите детей от информации, причиняющей вред их здоровью и развитию”.

 

 

 

Cтарик полулежал, привалившись к таксофонной будке, и небо раскалывалось в его глазах.

Сначала по голубому побежали трещины, как по надбитой яичной скорлупе, затем они набрали формы, наполнились чем-то бледно-желтым, цвета перекаленного песка, эта субстанция перелилась через края и потекла вниз вязкими тяжелыми каплями. Все расползалось, рушилось, и уже навсегда.

А он мог только бессильно смотреть на это. Поминая, что некому теперь удержать, скрепить, склеить осколки, вернуть как было. И люди проходили мимо, не глядя вверх.

Когда Таня перебежала к нему через площадь, старик был уже мертв.

 

— Вижу, вы не верите. Я и сам не хотел верить, да и не поверил бы, если б это обнаружил, скажем, приятель близкого друга моего дяди, а не я сам. Но, увы, эта организация, не будем поминать ее имя всуе, выдает архивы только по личному запросу на руки конкретному гражданину. Иначе я с удовольствием отправил бы в их мрачные подвалы приятеля близкого друга дяди...

Собеседник криво ухмыляется, показывая, что улавливает тонкий юмор. Благосклонно кивает, дозволяя продолжение.

— Хотя вряд ли сей гипотетический субъект заметил бы то, что обнаружил я. Для этого нужно отдать много лет любимому делу... Вот вы коллекционируете что-нибудь? Картины или, может быть, книги?

— Бабки, — решает тоже пошутить собеседник. — И баб.

Приходится дождаться, пока он кончит ржать и снова будет способен слушать более-менее внимательно.

— Понимаете, эти боны еще до пожара в семьдесят четвертом оценивались на рынке в несколько десятков тысяч каждая. Я имею в виду, вы понимаете, никак не отечественные денежные знаки. Только представьте: власть, продержавшаяся в столице меньше четырех суток, успела отпечатать свою валюту, причем на приличном художественном уровне — это же беспрецедентный в истории...