Новый мир, 2010 № 12 - [36]

Мне до сих пор везло — не часто обращались ко мне с такими просьбами, а коли и обращались, гнала я их к Хигурри и Миахисе, двум моим неудачливым соперницам. Мол, мелочами не занимаюсь, не отнимайте у тетушки драгоценного времени.

Их бы сейчас сюда, мастериц по живности...

А не потребовалось колдуний. Снова зашуршало что-то в крысиной дыре — и будто черная молния оттуда выметнулась. Гибкая молния, с острыми зубками. Раз-два — и обе крысы валяются задушенные, а ящерок мой Гхири головкой мне в ладонь тычется, ласки просит.

Откуда?! Ведь ему дома положено быть, в Огхойе! Это ж сколько бедной животинке бежать пришлось, если и конному тут более седмицы гнать...

А пальцы мои между тем нащупали у него на шее ленточку ткани, узелком завязанную. Сняла, ближе к догорающему факелу поднесла. И захолонуло сердце, перед глазами прозрачные червяки поплыли.

Навязаны были узелки на ленточке, знаю я такое письмо, с древних времен еще пошло, да и посейчас иногда случается, когда простые люди, буквам не обученные и закона боящиеся, друг другу срочную весть передать хотят. Вот два простых узла и дальше — накрест завернутый. Значит это — большая беда. Потом промежуток — и подряд два обратных узла, что значит — “срочно возвращайся”.

Что случилось дома?!

Привалилась я к холодной стене, в голове точно молот кузнечный бухает, и кончики пальцев покалывает от нервной дрожи. Какая беда, с кем?

Тут и ведьмой быть не надо, чтобы догадаться — с Аланом что-то приключилось. Письмо узловое, ясное дело, от Гармая — никому другому Гхири мой ни за что бы не дался, а мальчишку еще с первого дня за своего признал. И узловой грамоте тот, понятно, еще в стае Рыжего Волка обучился...

Но что там могло приключиться? Раны Алана воспалились? Так ведь удивительно резво на поправку шел. Маги из Синей Цепи дом пожгли? Вполне возможно. Но я боялась худшего — вляпался Алан, не удержался. Вновь начал Бога своего проповедовать — и болтовня сия вышла ему боком.

Что ж я здесь-то дурью маюсь? Срочно домой! Коня получше угнать — и прямиком в Огхойю!

Но велела я себе сесть прямо и жар из ума выгнать. Не завершив тутошнего дела, все одно домой не попасть.

— Ладно, — сказала я Гхири. — Раз уж ты все равно здесь, то сам гляди, чтоб и под ногами не путался, и польза от тебя была.

Задвинула я в тень крысиные трупы, велела ящерку укрыться — и заколотила в дверь. И кулаками и пяткой. Авось услышит с той стороны охранник, если не спит, конечно.

Не спал. Раздалось вскоре лязганье засова, всхлипнула дверь, подалась внутрь — и возник на пороге человек не человек, а то ли гном из сказки, то ли чудище лесное. Темным волосом чуть что не по брови зарос, живот — цельный поросенок туда поместится, а ростом пониже меня будет. Из одежды — мешок с дырками для головы и рук, но широким поясом перехвачен, а за поясом изогнутый нож длиною в локоть.

— Чё стучишь, поганка? Не будет тебе умываниев да благовониев. Старшой сказал, пущай понюхает, чем простая-то жизнь пахнет. Небось разносолов захотелось, а? — Чувствовалось, что поболтать его тянет. — Али ты крыс напугалась? А чё их бояться, дамочка? Крыски у нас мирные, не по делу не кусаются. Ты не спи, они к тебе и не полезут, им и жратвы твоей хватит. Ишь, вчистую все подмели! — цокнул он, входя в погреб. — А ты не зевай, глядишь, и тебе чего достанется. Сейчас-то уж вечер, а с утречка принесут тебе покормиться...

— Гляди! — голосом “меч во льду” велела я и, мгновенно оказавшись возле него, поднесла к лицу открытую ладонь. — Ты еще не видишь? Не видишь?! — прожурчала я ему в волосатое ухо. — Уж близок миг, уж разгорается огонь, уж трещины бегут по небу...

— Ты? Ты чего, а? — завертел он мохнатой башкой.

— Сядь! — Я строго указала пальцем на солому, и он остолбенело опустился. Люблю я такую породу, легко с ними. До мозгов и глубже проникает в них слово. — Ты видишь тьму, — заговорила я голосом “змея у ночного костра”. — Ты видишь знойную, пылающую тьму, — провела

я ладонью возле его глаз. — Во тьме той скрыт огонь, огонь неугасимый, который жжет и мысли и дела, который, черной молнии подобный, невидимо палит алчбу и ложь. И, вдаль идя по коридору, где за тобою вслед сомкнулись стены разом, где прошлое сливается с водою забвения, а будущее манит сиреневыми всполохами света, которые вмиг обернутся болью, ты понимаешь, в страхе понимаешь, как далеко остались лес да горы, как глубоко теперь ночное небо, и ты идешь над звездами, не видя перед собой ни солнца, ни луны и ничего не ощущая, кроме той огненной бушующей воронки, чье жерло приближая с каждым шагом, ты продвигаешься судьбе навстречу...

Ну и какое ж тут колдовство? Заболтала я его просто, в сон погрузила. Особый сон, конечно. Наставник Гирхан такое “тонкой дремой” называл. Не все, конечно, такому подвластны, над иными сколько ни бейся, все без толку. Сильная воля потому что. А уж этого... Такому что угодно сойдет — хоть камушек на нитке покачай, хоть колыбельную спой, хоть вот этот “гимн междумирья” прочитай. У жрецов Господина Бурь подобного добра что грязи, и кое-что с голоса я переняла у наставника.

Теперь надо действовать быстро, недолог этот сон.