Новый мир, 2010 № 12 - [34]

Заржали кони, послышалась отборная ругань, свист залихватский раздался — и сейчас же вокруг нас расплескалось море факелов. Я от нечего делать считать стала. Ну, море не море, а дюжины четыре будет или около того.

— Всем стоять, бояться, не двигаться! — послышался гортанный крик.

Лежу я на мягком сене — и нисколечко не боюсь. Бывало и пострашнее.

Орать тут все начали, лязг оружия послышался — это, значит, наши горе-стражники вспомнили, что недаром свой хлеб едят. Только кого рубить-то? Тьма вокруг.

А после наконец и луна над кромкой леса выплыла, тут уж кое-что видно стало.

 

Стражнички наши, само собой, сабли с копьями покидали — где уж шестерым против такой толпы сдюжить? Разбойников едва ли не сотня оказалась, на каждого факельщика приходился боец со свободными руками. И действовали они умело — отобрали у стражников оружие, стянули им за спиной локти и каждого к отдельной подводе привязали. Пока одни этим занимались, другие предводителя каравана отыскали, спокойно с ним о чем-то говорили, слов я не разобрала. Скорее всего, грузом интересовались да деньгами, что старик с собой на ярмарку вез. И второго купца тоже спрашивали. Тихо как-то все было, без ругани, без битья. В самом деле, зачем по темному времени бушевать, товар портить? Люди-то караванные — тоже товар. За одних выкуп родные заплатят, а других по дешевке в рабы продадут.

Дошла и до меня очередь. Шныряя с факелами вдоль возов, разбойнички деловито вязали людей.

В скачущем свете факела появились передо мной трое. Рожи по уши в черных бородах, глаза от азарта блестят, у каждого нож едва ли не в локоть длиной.

— Ого, баба! — восторженно протянул один.

— И впрямь баба! Ну-ка. — Факел поднесли прямо к моему носу, я отпрянула и завизжала от притворного страха.

— Старовата будет, я думал, девка...

— Ничего, в самом соку! Нам много ли надо, братья?

— Глянь, а что у нее в волосах-то! Камушек-то ого-го! На бочонок докко потянет.

— Руки убери, урод, — спокойно протянула я голосом “кипящей реки”. — Не про твою честь. Главного вашего позови. А то узнает он, что мимо него похапали, — кишки выпустит.

Озадачила я разбойничков. Двое возле меня остались, но руки уже не совали, третий помчался главного звать. Интересно, сам ли то Худгару будет, или кто из “коренных” его?

Оказалось, сам. Именно такой, каким тот муж несостоявшийся его расписывал. Высокий, наголо брит, левое ухо начисто отрублено, в правом серьга с красным камушком, видать рубин — помогает в боевых делах. Бороду бреет, а усы длинные, до подбородка свисают.

— Ну, что у нас тут за птичка?

Пускай будет птичка. Хищная птичка, дружок, только тебе про то знать рановато.

— Знаешь ли ты, разбойник, — надменным голосом изрекла я, — что славный супруг мой — не кто иной, как высокородный Сайготтин-ри, из самого Гменниройи, старший писец Налоговой Палаты! Он поднимет на ноги всю уездную стражу, он воззовет к наместнику Ноллагара! Ты уже сейчас, ничтожный, можешь готовиться к лютой казни, каковой, несомненно, заслуживаешь!

Вот так. Главное — чтобы глупее. Впрочем, последние слова были вполне искренними. По роже видно — мерзавец, каких поискать.

— Готовиться, говоришь? — усмехнулся Худгару. — Что ж, приготовимся... Ты, дамочка, не боись, у нас не заскучаешь.

Сейчас же парочка разбойников угодливо хихикнула.

— Да и недолго ты у нас задержишься. Сдается мне, что славный супруг твой отвалит за твою жизнь немало звонких докко. А пока хочу кое-чего тебе показать...

Он вроде как задумался, опустил руки — как вдруг правая молнией взметнулась, и точно кипятком обдало мне щеку. Плетью, значит, достал. И этой же плетью — из тонких кожаных ремешков, с мелкими свинцовыми шариками на концах, потряс перед моим носом:

— Запомни, высокородная госпожа, не люблю я, когда мне смертью грозят. И вообще когда пасть на меня разевают. Могу обидеться, и тогда ждать выкупа тебе придется в очень неприятной обстановке. Ты поняла?

Чего уж тут не понять? Чай, в столичных дворцах церемониям не обучался. А сердце гордое, ранимое сердце. Это радует. Есть, значит, и такая зацепочка. Хотя скорее всего и не понадобится.

Разумеется, я разревелась (осторожно, чтобы и впрямь не потекли слезы, не смыли мою намалеванную красоту). Потом истово закивала — мол, усвоила урок.

Худгару пощупал мой изумруд, ловко отцепил брошку от волос и, не глядя, сунул за пазуху. После чего, бросив парочку неразборчивых слов своим головорезам, ушел вперед.

Очень хорошо. Знакомство состоялось, теперь можно и узел из сена вынимать. Разбойнички боле не полезут, усвоили, что я — чужая добыча.

Щека болела зверски. Интересно, удастся ли мне там согреть воды, чтобы соорудить примочку из горюн-травы?

 

 

Глава восьмая

 

Оказалось, и впрямь неплохи мои дела. Проявил мерзавец Худгару уважение, не с прочими пленниками разместил, а отдельно. Видать, ране это погребом было, судя по пивному духу, коим тут все стены провоняли. Стены те из толстых бревен сложены, почти как мой домашний пень. На земляном полу охапка соломы брошена, постель, стало быть, моя. Окошка нет — откуда оно в погребе? — да зато факел в стенное кольцо воткнут. И ярко светит, все видно — и сизый мох на потолке, и крысиную норку возле дальней стены, и низкую дверь. Серьезная дверь, плотная, медными листами окованная. Да только какой-никакой слух у меня еще имеется. Приложила ухо к холодной меди, затаила дыхание. Так и есть — сидит под дверью охранник, сопит. Нехорошо сопит, простыл, наверное. Ему бы заварить сбор из медун-корня с листьями прибрежного лавра...