В т о р о й. И все.
П е р в ы й. Да к тому же вот что: вся эта красота геометрии и красота цвета тоже плотно привязана к тому, что ты знаешь как человек.
К той программе восприятия формы и красоты, которая заложена в тебе по определению. Исходя из этой программы ты знаешь, что прямоугольник — это что-то основательное, правильное и стабильное; изгиб линии — это поворот, перемена, непрерывность; а отрезок — ну что отрезок: обеденный перерыв, например, или время, отведенное для сна, или март, или просто одно предложение, сказанное в трамвае кондуктору.
Пауза.
А как насчет того, чтобы воспринять санки отдельно от человеческих знаний, просто как вещь саму по себе, возможно ли это? Возможно ли восприятие вещи без учета ее создателя? Без учета контекста и знаний, которыми всякий обладает, будучи членом какого-то сообщества, любого, будь то все население земли вместе с его историей или микрогруппа какая-нибудь, ну, например, профсоюз дворовых сплетниц — вполне типаж, вполне микросоциум.
Двое смотрят на санки и пытаются избавиться от своих человеческих ассоциаций. Второй слабоумный и немой, у него поэтому свой, особенный процесс.
А Первый вполне обычный, и думает он обычно.
Первое, что приходит ему на ум, — личные, собственные ассоциации и воспоминания.
Откуда санки появились в доме? Должно быть, достались от старшего брата, который уже успел вырасти, поступить в университет и жениться, в то время как он, все еще ребенок, только-только познавал окружающий мир с помощью таких вот игрушек вроде санок. Значит, санки всегда были — ну по крайней мере, были еще до его рождения. Он родился, а санки — ждали. Сначала того, как, одетый в круглую детскую шубку, он, ребенок в санках, будет смотреться коричневым шерстяным шариком: руки невозможно полностью согнуть в локтевых суставах, нельзя самостоятельно застегнуть верхнюю пуговицу шубки — потому что ткань толстая, руки маленькие, рукава короткие. К передней части санок будет привязана веревка ровно такой длины, чтобы маме было удобно везти его, шарообразного, куда-нибудь по снегу. Например, в музыкальную школу.
Санки ждали того, как он чуть подрастет, сядет на санки в кладовке, вцепится в них обеими руками и будет кричать, что в музыкальную школу идти не хочется. Все попытки взрослых отодрать его от санок закончатся провалом.
Или, конечно, они ждали вот чего: на санках с горки, чуть заледенелой, школьный стадион, другие дети, шум, тысячу, кажется, раз туда-сюда. Бежать вверх, ехать вниз, бежать вверх, ехать вниз, в шубе шариком, в куртке голубой, в шапочке-петушке. Дышать на морозе и не мерзнуть. Бегать и не уставать. Идти домой, везти сзади легкие пустые санки. Или усадить на них друга и везти его — тогда санки тяжелые и заполненные.
Потом дома с мороза щеки красные и холодные.
Итак, от всего этого избавиться. Посмотреть на предмет так, будто никогда им не пользовался, зимы в детстве не то что не было — просто санки в ней не задействованы. Убрать всю личную эмоциональность, снять аккуратненько одним слоем, точным движением все эти штуки и посмотреть, что останется.
А останется бездна — коллективное бессознательное. Символ санок,
их образ. Например: санки — это хорошо, это игра, зима, снег, это означает прогулку, скорее всего — отсутствие одиночества, хорошее настроение. Санки, нарисованные на картинах всяких художников, бабы в санях, барыни в санях. Движение на небольшой скорости, движение на большой скорости — в общем и в целом санки, как часть коллективного бессознательного, означают нечто хорошее, не связанное с принудительным трудом или летней погодой, вещь, маркирующая зиму и, вероятнее всего, отдых и развлечение. Общечеловеческие ассоциации. Даже если у вас, как у отдельного человека, санок никогда не было, вы будете знать о них все то же, что о них известно другим людям. Санки — это хорошо.
Теперь хочется убрать это знание — точно так же, аккуратным слоем, точным движением — это гораздо сложнее, чем предыдущее упражнение с отбрасыванием личного опыта, так вот, убрать все эти якоря, связи, зацепки и подумать: что там такое стучится в глубине при мысли об этом предмете, все это убрать — что останется?
Останется чистота формы, сама идея объекта — совершенно не понятно притом, какого именно объекта. Линии, прямоугольник, несколько прямоугольников, расположенных параллельно, изогнутые отрезки, прификсированные к прямоугольнику и формирующие с поверхностью, к которой они присоединены, какой-то там угол. Есть еще восприятие материала — материал твердый, блестит, или вот — матовый, разноцветный.
Все эти линии, пересечения их, фигуры, которые они формируют, — уже не совсем вещи и не совсем отсюда. Потому что линия сама по себе, фигура сама по себе — не предмет и не вещь, а идея.
И если попытаться аккуратно, опять-таки тонким слоем, смотря на санки, убрать идею — что останется?
Тут процессор в мозгу начинает буксовать, мысли заплетаются, а дальше просто исчезают. После исчезновения мыслей остается нечто.
Вот — нечто. Ощущение какое-то. Ощущение, что ли, пространства, холодного отчего-то, — холод и прозрачность — единственные слова-характеристики, приходящие на ум, когда ощущаешь это. В общем, такое пространство, где ничего привычного не происходит. Но к которому санки имеют непосредственное отношение: потому что пространство это есть и внутри санок тоже.
