Новый мир, 2009 № 09 - [15]

Н е в и д и м ы й р е п о р т е р. А мораль истории в чем?

Ж е н щ и н а. Молодой человек, вы перечитали Кэрролла: освободитесь от страсти к разгадкам. Воспримите сюжет непосредственно: таким, какой он есть. Эта история — чистая правда; жизнь, как она есть. Страсть к разгадыванию жизни, тайных замыслов Божьих — дурная привычка. Мы же хотим поиграть в людей без дурных привычек, людей, воспринимающих все непосредственно и трезво. Была старуха, была девочка, были веревки и простыни. Все они взаимодействовали между собой. Каждый сыграл ту роль, что должен был. Вместе они составили неповторимую целостность. В этой целостности и есть суть. Все остальное — порожденные этой сутью побочные смыслы. Конечно, тоже имеющие значение. Но в какой-то другой истории.

Н е в и д и м ы й р е п о р т е р. Я знаю еще одну целостную систему: район ХТЗ, Салтовка, трамвай, бомжи, мусорные баки.

Ж е н щ и н а. Да-да. Районные бомжи ХТЗ ездят определенным маршрутом трамвая на Салтовку ранним утром, чтобы в мусорных баках найти еду. Часто их убивают местные, салтовские бомжи в битве за добычу. Сущность этой системы неминуемо притягивает к себе работников милиции и “скорой помощи”. Которые в итоге становятся ее замыкающим звеном. Стоит одной из составляющих исчезнуть — например трамваю, или мусорным бакам, или — что маловероятно — району ХТЗ, и работа системы будет поломана. Эта целостность исчезнет бесследно. Станет иной. Совершенно другой. Как попугайчик. Или как старуха из хрущевки. Или как девочкабезэтой старухи.Или какнеперерезанные ею бельевые веревки.

Н е в и д и м ы й р е п о р т е р. Игры жизни?

Ж е н щ и н а. Игры жизни. Игры с любовью и страстями: любить играючи, желать играючи, умирать играючи. Две девушки, которые любили друг друга и играли в игру “ты не нужна мне” до тех пор, пока не стали в самом деле друг другу не нужны. “Ты не любишь меня”, — говорила одна другой, и другая принималась доказывать ей, что любит ее. То вскарабкивалась на высокие деревья и размахивала руками, то отправлялась в кругосветку по городу на руках, то приносила громадные цветы. “Да, ты любишь меня”, — соглашалась первая. Три дня после этого они были счастливы. На четвертый первая снова говорила: “Ты не любишь меня, я уйду от тебя”. Так повторялось множество раз в течение трех лет. В начале четвертого года вторая девушка сказала: “Я тоже не люблю тебя и хочу уйти”. Сказала играючи. А первая играючи сказала: “Хорошо, я тоже не люблю тебя, уходи”. Три дня и три ночи они ждали, когда кто-нибудь из них начнет доказывать другой собственную любовь. Но никто не начинал. И тогда первая девушка взяла лезвие, перерезала вены и позвонила второй девушке: “Я звоню, чтобы попрощаться с тобой”. Вторая девушка долго сидела в больнице с первой. Три дня и три ночи они не играли.

А на четвертую первая девушка сказала: “Ты не нужна мне”. Вторая девушка ответила: “Ты тоже не нужна мне”. Или так: броситься с ножом на другого, чтобы ему стало очень, очень страшно. Но не хотеть ничего сделать с ним, нет. Но случайно — сделать. Оставить раненым или мертвым. Или так: сказать другому о себе что-то такое тайное и такое плохое, чтобы другой ужаснулся. Проверить подлинность чувств другого: останется ли он жить с тобой после того, как узналэто? (Например, что ты задушил своего близнеца в четырехлетнем возрасте и остался неуличенным.) Или так: уйти от другого куда-то в горы, чтобы причинить ему боль и дать понять, как без тебя плохо. Или так: достать толковую книжку и, будто нечаянно, сделать так, чтобы тот, кто тебе нравится, заметил, что ты читаешь. Или так: очень бояться чего-то, поэтому нападать. Или так: быть очень чувствительным и нуждаться во внимании, поэтому вести себя грубо и вызывающе. Это все — ушедший двадцатый век: символы, знаки, интерпретации, инверсии, перверсии, измы.

Н е в и д и м ы й р е п о р т е р. А что же на самом деле?

Ж е н щ и н а. А на самом деле есть только одно. Только одно, и оно очень глубоко, в самом ядре стеклянного шара. Оно так глубоко, что просто не может быть никаким другим, кроме как настоящим. Оно так глубоко, что не имеет температуры. Так глубоко, что не имеет цвета, запаха или голоса. Оно так глубоко, но реагирует на каждый шорох, запах, вкус, мысль или чувство. Оно могло бы быть игрой, если бы так глубоко существовали понятия и определения.

Невидимый репортер не успевает задать следующий вопрос. Откуда-то слышен женский голос: “Что ты делаешь?”

Камера отдаляется.

Женщина в этнической одежде, барный стул и комната становятся меньше. Виден стеклянный шар, в котором заключены женщина, барный стул и комната.

Камера отдаляется.

Стеклянный шар стоит на столе.

Камера отдаляется.

Возле стеклянного шара сидит девочка лет двенадцати.

Камера отдаляется.

Девочка смотрит на шар.

Камера отдаляется.

Девочка представляет женщину и невидимого репортера в шаре.

Видно комнату девочки. Открывается дверь. Заглядывает женщина лет сорока в домашней одежде.

— Что ты делаешь? — спрашивает женщина.

— Играю, мама.

 

 

ДИАЛОГ ДВОИХ: САНКИ

П е р в ы й. А вот, например, такая простая вещь, как санки, она что, имеет какое-то самостоятельное значение? Вне контекста то есть? Нет же, не имеет. Ты представь, будто ничего совершенно о вещи этой не знаешь. Я поставлю ее перед тобой вот так, в ее самодостаточности. Что ты увидишь, что почувствуешь? Вот — предмет, — почувствуешь ты. Он состоит из деревянных отрезков и нескольких металлических изгибов. Если воспринять ту его часть, которая состоит из деревяшек, как целостность, то мы увидим прямоугольник — прямоугольник на металлических ножках. Они внизу совсем прямые, а кверху изгибаются. Что это такое, если не бессмысленная информация? Все, что можно ощутить, услышав это, — красоту геометрии. Или красоту цвета, которым окрашены вот эти самые деревяшечки. И все.