Захаров Владимир Евгеньевич родился в 1939 году в Казани. Академик РАН. Лауреат двух Государственных премий в области физики. Автор нескольких книг стихов и многих журнальных публикаций. Живет в Москве и по нескольку месяцев ежегодно преподает в США.
Прошлое
Где прошлое,
Частью которого
Я стремительно становлюсь?
Где прошлое,
В котором я не только
Ускользнул от лагеря,
Но не был даже
Исключен из комсомола?
Неужели оно окончательно,
Непреклонно, непоправимо,
Безудержно, бескомпромиссно,
Просто так —
Взяло и исчезло?
Никак не могу в это поверить!
Прошлое
Притягивает меня как магнит.
В музее в Чикаго
Выставлен полный скелет тираннозавра,
Говорят,
Это была юная девушка.
Прошлое притягивает меня как магнит!
Из берцовых костей юных девушек
Буддийские монахи
Делали музыкальные инструменты.
Бабушка
Бабушка Мария Андреевна,
Урожденная Игнатьева, дворянка,
Никогда не работала, профессии не имела
И, хоть воспитала четверых детей,
Пенсию получала ничтожную.
А в молодости была красавица.
Март, март, очень мокрый снег,
Дедушка недавно умер от воспаления легких,
Организм имел могучий —
Долго страдал,
Но нужны были антибиотики,
А где их взять бухгалтеру,
Если не сказать — счетоводу,
В тысяча девятьсот сорок восьмом году?
Впрочем, некогда уважаемому менеджеру —
Мосты по России строил,
Домом в Петербурге владел.
Итак, бабушке шестьдесят пять,
Мне восемь,
Я — поздний ребенок.
После революции тридцать лет прошло,
Но уголки старого быта еще остались,
В Казани есть такая замечательная булочная,
Там подают кофе со взбитыми сливками,
Две чашки кофе,
Два круассана,
Вот и вся бабушкина пенсия!
Дважды в месяц здесь собираются
Женские обломки Империи.
Теперь-то я понимаю,
Дамы полны еще были жизни,
Но мне они казались морскими чудовищами,
Зато кофе был просто красив,
Белоснежный остров
Посреди благородного коричневого океана.
Возникала мысль:
Стану художником!
Однако долго в голове не держалась,
В том обществе
Мне было томительно,
И я отпрашивался на улицу,
Где с удовольствием смотрел,
Как пискливые, драчливые воробьи
Расклевывают дивно пахнущие яблоки
Свежеуроненного конского навоза.
Февраль в Аризоне
Размер существа не имеет значения:
Можно быть маленьким
И очень храбрым.
Вот колибри,
Мы назвали его в честь нашего сына Алешей,
Полностью завладел поилкой со сладким сиропом,
Которую мы, неуклюжие великаны,
На ветке для птиц повесили,
Не дай бог, другой колибри приблизится,
Тогда — дуэль двух вертолетов.
Но сегодня из поилки мирно пьют двое,
Стало быть,
Наступила весна.
А в Москве то оттепель,
То неслыханные морозы,
И наш Алеша,
Весом в тридцать тысяч колибри,
Борется с гололедом в автомобиле
На Крымском мосту.
А Крымский мост —
Место мне не чуждое,
Полвека назад,
Когда автомобилей в Москве было еще мало,
Я прошел по нему в феврале,
Не замечая пронизывающего ветра,
Повторяя про себя строчки Гейне
Из его ранней книги
“Юношеские страдания”.
Александру Штейнбергу
Как Гюйгенс или новый Галилей,
Я в институт вхожу на Воробьевском
Шоссе. Охранник юный у дверей
Мой пропуск деловито проверяет.
Слетает пух с московских тополей,
Заблудший голубь с облаков ныряет,
Льет музыка с правительственных дач,
И воздух зрелых, взвешенных удач
Меня своим естественно считает,
И хочется, аршинный циркуль взяв,
Всем доказать, что квадратура круга
Не столь уж есть козява из козяв,
И Бога полюбить легко, как друга!
О дух науки! Парадоксов внук
Крушит замок со ржавою скобою,
Приходит слава и соблазнов круг,
Неслыханных, приводит за собою.
Ее повсюду слышен легкий гам,
И весь ты в приглашеньях и приветах,
И зависть примолкает по углам,
И все клянутся в дружбе на банкетах.
О боже, как кружится голова
От перспектив, невиданных и разных,
В каких домах имеешь ты права!
Какие есть (а ты не знал) соблазны!
Лови свой час, избранник бытия,
Возвысясь над снующею толпою,
Но знай, что непроста судьба твоя
И скоро посмеется над тобою.
Ты вдруг очнулся! От чужих судеб,
Решеньем коих ты охотно занят,
Ты кинулся на прежний черствый хлеб,
Но весь партер уже забит и занят,
Бумага та же, тот же стол и стул,
Но вновь удачи призрак не мелькнул,
Все выели интриги, заграница,
А там и старость шлет своих гонцов,
И слава Богу, коль в конце концов
В учебнике останется страница.