две горсточки земли.
Не знаю, не отвечу.
Я был как все — дебил.
Но вот запомнил встречу,
экзамен позабыл.
Небось у ахинеи
не вышел с нами трюк,
и то, что в нас — сильнее
того, что есть вокруг.
В раздрае, в непокое,
Господь, не уводи
сомнение благое…
А вера впереди.
Чужой город
Этот город чужой мне. Мне не с кем в нем говорить.
Разве только с деревьями. Они как раз — как везде.
Люди слишком подвижны. Но это — чужая прыть.
Мельтешат и при первом луче, и при первой звезде.
Ну, конечно, за этим порою стоит нужда.
Но у бедных как раз темперамент куда слабей.
Бедных меньше на шумных улицах в час, когда
ухнет колокол на колокольне у Всех Скорбей.
То ли слишком уж долго живу на этой земле,
а не то то ли слеп, то ли глуп, то ли что еще —
не могу разобраться в местном добре и зле,
и, конечно, добро предъявляет мне грозный счет.
Непризнанье того, что я был обязан признать.
Неприятье всего, что и впрямь мне не по нутру.
Я молчу: на устах моих… как бишь там — печать,
потому что если открою рот, то совру.
Ну, а врать мне не хочется. Хватит. Я жил в те дни,
где молчанье было согласьем. И я молчал.
А теперь я молчу по-честному, извини,
просто я не пойму таких городских начал.
Я молчу на детской площадке. Детишек нет.
Паучок деловито торопится по песку.
По площадке летает пластиковый пакет,
словно пьяное привидение в отпуску.
Суетится внутри ограды, идет на взлет,
трепыхаясь, кувыркается на лету.
Но, что странно, находит выход: широкий вход —
и без страха устремляется в пустоту.
Леонид Леонов. «Игра его была огромна».
Окончание. Начало см. “Новый мир”, 2009, № 7.
4. 34-й год
Впрочем, до выхода “Дороги на Океан” успеют пройти, как минимум, два важных события.
Одно — в творческой жизни Леонова.
Второе событие касалось всей писательской братии.
Многоруко и зло оттрепав Леонова, ему дали разрешение на постановку пьесы по роману “Скутаревский” в Малом театре.
То есть у него после шестилетнего перерыва (после закрытия и снятия с репертуара “Унтиловска”) появилась возможность вернуться в театр.
Пьесу он, к счастью, написал чуть ли не за неделю, сразу после окончания романа, пока критика еще не разрослась волнообразно. Когда вся эта бурная шумиха началась, Леонову уже не работалось: за 11 месяцев — сразу вслед за окончанием романа и пьесы по роману — Леонов, вплоть до сентября 33-го, не напишет почти ничего — одна заметная статья выйдет в журнале “Советское искусство”, и все.
Переживает происходящее он болезненно и лечится своими увлечениями: кактусами, баней — до чего Леонов был большой охотник… ну и работа над постановкой в Малом театре хоть как-то обнадеживала.
Премьера состоялась 11 мая 1934 года.
Автоинсценировка была сделана куда более сухо и жестко, в отличие от романа. Это ее, с одной стороны, отчасти избавило от критики; с другой — пьесу эту Леонов никогда в свои книги не помещал: она, безусловно, была слишком прямолинейна, немногослойна.
Главную роль — профессора Скутаревского — играл актер Николай Рыбников.
Почти одновременно спектакль по “Скутаревскому” начали готовить в Государственном русском театре Белорусской ССР, располагавшемся в Бобруйске. Спектакль поставил главный режиссер театра Владимир Кумельский, где сам и сыграл главную роль.
Следом “Скутаревский” пошел в Театре Красной армии.
То есть жизнь понемногу налаживалась: три премьеры за год; пресса иногда сквозь зубы, иногда благодушно отозвалась обо всех постановках.
Другое событие связано с начавшейся еще в прошлом, 1933 году подготовкой к Первому Всесоюзному съезду советских писателей.
Леонов активно участвовал в процессе объединения советских писателей с конца 20-х годов, и, похоже, этот вопрос его серьезно волновал. Он надеялся обезопасить и себя, и своих собратьев от “пролетарских” ортодоксов и большие надежды возлагал в числе прочего и на государство, на Сталина лично.
Несмотря на огульную критику, позиции Леонова в литературном мире пока были достаточно сильны.
Еще в мае 1932-го (сразу после ликвидации РАППа, что важно) появилось Постановление оргбюро ЦК, утвердившее Оргкомитет Союза советских писателей по РСФСР в составе 24 человек. В него вошли Горький в качестве почетного председателя, председатель Союза Иван Гронский, секретарь Союза Валерий Кирпотин, писатели Фадеев, Леонов, Всеволод Иванов, Серафимович, Панферов, Киршон, Сейфуллина, поэт Безыменский...
Да, Сталин хотел разнородные писательские группы собрать воедино, чтоб, скажем прямо, их было проще контролировать.
И главный вопрос — для Леонова по крайней мере — заключался в том, кто отныне будет главенствовать в литературе — “попутчики” или их противники.
Всесоюзный писательский съезд проходил с 17 августа по 1 сентября в Колонном зале Дома Союзов.
На съезде присутствовало 597 человек. В президиум избрали 52 человека, в том числе опять же Леонова; а также Алексея Толстого, Демьяна Бедного, Шолохова, Пастернака, Тихонова, Эренбурга…
Надо сказать, что многим видным литераторам в президиуме места не досталось: на невнимание к себе сетовал, к примеру, Михаил Пришвин.
Сталина на съезде не было, но о нем вспоминали в своих докладах и здравицах очень многие.
Открывал съезд Горький, зачитавший огромный доклад, в котором, как ни удивительно, не назвал ни одного имени советского писателя, кроме мельком упомянутых поэтесс Шкапской и Марии Левберг, старательно работающих над горьковским проектом “История фабрик и заводов”, от которого литературные мастера, в числе которых и Леонов, всячески открещивались.
