Регистрация на его рейс ещё не началась. Виктор медленно пошёл по залу.
Собственно, весь аэропорт — пространство неуютное и агрессивное — держится с тобой как дембель с салагой. Не сиделось дома? Так получи.
Пилоты тоже — люди-в-форме. Чужие. Утомлённые работой со штатскими. В самолёте голос по радио неразборчиво оттараторит положенное: “Вас приветствует капитан корабля... наш полёт пройдёт на высоте...”
И стюардессы — тоже. С их недоулыбнутыми улыбками.
Как всему этому доверять? Как не бояться?
Под цифровым табло — шумная стайка молодёжи. Глотают из баночек кока-колу. Хохочут, хватая друг друга за руки. Вместе летят куда-то. Вместе блюдут бесшабашность.
Лестница на второй этаж перекрыта фанерным щитом с наклеенным листком: “Объявление. Администрация приносит свои извинения в связи с ремонтом”.
В загончике небольшого бара почти все стулья заняты. Отлетающие пьют пиво по цене, несовместимой со здравым смыслом. За такие деньги, кажется, люди могут пить пиво только в аэропортах.
Развернулся, пошёл обратно к выходу.
Выйдя наружу, подошёл к урне, закурил.
Ночь основательно вылиняла. С востока, над угловатой тушей микрорайона, растеклось широкое пятно рассвета. Остальную часть посеревшего неба, будто озябшую кожу мурашками, обсыпали мелкие бледные звёзды.
Сейчас хорошо вот так покурить — в замусоренном закутке, в одиночестве, слепленном на скорую руку. Хорошо бы ещё подумать о чём-нибудь важном. Да, хочется всё же — о важном.
Если б не Борька — спал бы ещё.
Взять и бросить всё. Разменять на пустоту.
Налаженную жизнь — взять и бросить. Работу, положение — всё. Женщину. Которая любит его, между прочим.
Вроде бы хорошо с ней жили. Ладили.
И вдруг шарахнуло: Боря уезжает на Север.
На Север? Какой ещё Север?
Оказалось — правда.
Да, уволился. Да, уезжаю. Пока в Петрозаводск, а там посмотрим.
Машину успел продать. Билет до Москвы взял — дальше с пересадкой.
Только и оставалось, что повесить трубку и, наморщив лоб, спросить Любу:
— Люб, Петрозаводск — это где?
Главврач больницы, в которой Борис заведовал отделением, велел ему подготовить список кандидатов на сокращение. Обычное по нынешним временам дело. С чего Борька так закинулся? Всего-то пара медсестёр... Молча ушёл к себе в кабинет, через пять минут вернулся с заявлением: “Прошу уволить меня по собственному желанию”.
Вот тебе и человек-таблица. Оказалось — человек-таблоид... сплошной скандал.
В Италию, на готовенькое — передумал, а в Петрозаводск — раз и готово!
И где только оно таилось в нём всё это время? В каких тёмных закоулках? Пока в отличниках ходил, пока институт на красный диплом заканчивал, пока в лучшей больнице города отделением заведовал, — где оно копилось, настаивалось где?
Под просторным потолком прокатился коротенький перезвон, тот самый, от которого у Виктора пересыхает во рту. Голос диктора кокетливо объявил регистрацию, наэлектризовал помещение не хуже вертлявых бёдер старлетки. Те, кто переговаривался, умолкли на полуслове. Те, кто пил пиво, поспешили осушить стаканы. Тут и там зашуршали складываемые газеты, скрипнули сидушки.
Из глубины зала к стойке регистрации, звонко стреляя каблучками о каменный пол, уже шла работница аэропорта. Видимо, она же и объявляла посадку. Синий костюм, пёстрый шарфик на шее. Женщина-булочка, она несла себя весьма кокетливо: правая ручка согнута, голова чуть запрокинута, бёдра... да, бёдрами рубит с неподдельным юным задором.
Пассажиры потянулись к стройке. Булочка покосилась на них с хмурой иронией. Дескать, нетерпячие какие, успеете... Прошла за стойку регистрации, со вздохом уселась на стул, который под её тяжестью вздохнул одновременно с ней.
Виктор встал за молодёжью. Молодёжь перешучивалась, время от времени корчась в приступах смеха.
— Он её дрессировать будет.
— Сделай ап! И она такая — хоп, сделала.
— А вдруг действительно — хоп?
— Или он такой: сделай хоп! А она ему — хрум!
— А он её из брандспойта.
— Из чего?
— Из брандспойта, чувак! Из большого такого шланга.
— Да где ж он его возьмет? Большой?
— У тебя одолжит.
— А я где возьму?
“Дамы и господа, с прискорбием сообщаем, что ваш рейс ожидает катастрофа. Но ничего уже изменить нельзя. Придётся лететь. Судьба, значит, такая”, — объявляет сейчас Булочка своим медовым голоском, глядя несколько отстранённо из-под пышных ресниц. А на большущем экране под потолком — как телеповтор в футболе — очередь на посадку за несколько секунд до этого. Крупным планом — каждый из них...
Булочка:
— Осторожно!
Из проёма в стене, куда по ленте транспортёра уползают сдаваемые в багаж сумки и чемоданы, выглянула кошка.
— Осторожно, Маня! — повторила Булочка кошке, махнув на неё чьим-то билетом.
Прижав уши и сощурившись, Маня втянула голову, увернулась от проезжавшего мимо чемодана. Дождалась, пока лента транспортёра остановится, прыгнула в зал: беззвучной струной дёрнулась в воздухе, поднялась у людских ног шерстяным пеньком.
— Чего тебе? Позавтракала?
Маня зевнула во все свои зубки-гвоздики и медленно двинулась прочь.
Похожа на Рульку.
Нет, он не любит кошек. Только что понял — почему. Аристократки хвостатые, сытость свою они воспринимают как должное. Если вдуматься, кошка для людей — лекарство от их собственной мечты жить сытно, но беззаботно. У самого не получается — заведи кошку и любуйся: вот она, идеальная жизнь на твоей жилплощади.
