А мог бы.
Любые действия, когда совершаешь их в одиночестве, в умышленной тишине, ободряют и упорядочивают душу. Поставишь чашку на блюдце, она тихонько цокнет — есть в этом звуке что-то от стука дирижёрской палочки о пюпитр: скоро, вот-вот… Прижаться лбом к оконному стеклу, высматривая царапнувший синеву сумерек красный столбик термометра: ну-ка, что там у нас по Цельсию? Уронить струю кипятка на чёрные трупики чаинок и смотреть, как они, ожив ненадолго, летят, кувыркаются — голубями, чёрными голубями-перевёртышами...
— Ты скоро?
Вздрогнул от неожиданности. Крикнул через дверь:
— Иду.
Всё же зря жёны провожают мужей в дорогу. Подчёркивают остроту момента. Если что... ну, есливдруг— будет ей последнее воспоминание, как сидела напротив, позёвывая, пока он бутерброд жевал.
Бред! Отборный какой, заковыристый.
Сосредоточиться... Или лучше наоборот: коньяку стакан или таблетку снотворного? Паспорт, билет, бумажник — в кармане. Такси заказано. Что, в самолёт его такого, пришибленного, не пустят?
Виктор вышел. Тапки стояли под дверью ванной. Обул тапки.
— Наливать?
Люба кутается зябко в халат. Лицо помято, укушено сном.
— Наливай, я сейчас.
Пошёл в комнату одеваться.
Кошка Рулька серым призраком выступила из тёмной гостиной. Шепнула своё апатичное “мяу”, тиранулась выгнутым боком о его ногу.
И эта туда же! Тоже — провожает. Чёрт бы вас побрал, баб!
— Брысь!
А Рулька тоскливо, в спину ему: “Мяу”.
Одевшись, пришёл на кухню, сел перед дымящейся кружкой.
— Я, как вернусь, напомни мне Рульку к ветеринару отвезти. Пора, на прививку.
— Напомню.
— Может, иди, ложись?
— Да уже провожу тебя и лягу.
Сидит напротив, подперев щёку рукой, мякоть щеки скатав румяным валиком.
Ещё вчера — сколько нежности, сколько тепла взаимного. О быт. Разбилось о быт. Хотя нет, нет, не разбилось. Застряло. Село на бытовую мель. Если бы действительно — разбилось... а так...
“Как день?”. — “Нормально”. Доехали, со стоянки дошли, каждый о своём думая. Посмотрели на забавы телезвёзд. Или какое-нибудь кино бутафорское… Пять лет всего женаты, а секс — как авиакатастрофа: чрезвычайный случай. И такой же быстротечный.
Тьфу ты, сравнил!
Телефон заголосил. Люба сняла трубку.
Такси.
— Скажи: спускаюсь.
Вышли в прихожую.
Виктор надел плащ, натянул ботинки.
“Обои разошлись на швах, когда ещё собирался подклеить”, — последнее, за что зацепился мысленно уже на пороге, уже отталкиваясь от этого прочного, стройного мира, где Люба в розово-лиловом халате, и просторный диван, и батареи с регулятором, и Рулька дырявит зрачками темноту гостиной.
Всё внутри его сопротивлялось предстоящей смене уютного и надёжного на несколько часов неприкаянности и страха.
Поцеловал Любу в уголок губ.
— Пока.
— Пока, до завтра. Билеты с собой?
— В плаще.
— А свёрток Борисов?
— Там же, — похлопал по оттопыренному карману.
— С Борисом не ругайся, ничего ведь не изменишь уже.
— Да ну его!
Как всё-таки отвратительно: “внезапно смертен”.
Вдруг погибнуть... в один из осенних выходных...
Ничего не успев...
Пилот не выспался, поссорился с женой, с любовницей, с начальством. У него разболелся зуб, открылась язва, он неудачно выбрал банк. Он новичок… рейс не отменишь, а другие — кто в отпуске, кто на больничном. Глянул не на тот прибор, дёрнул не тот переключатель. Или наоборот — был чрезмерно опытен, до полного пофигизма. Или — при ремонте деталь установили некондиционную. Или нормальную, но недовинтили. Проводки не так спаяли.
Хрясь — и всё кончено.
Сколькие, глядя в иллюминатор на убегающую из-под крыла землю, успевали мысленно побывать там, куда им не суждено было добраться...
Мерзко, да.
Почему бы не писать на самолётах: “опасно для вашего здоровья”... Пишут ведь на невинных, в общем-то, сигаретах...
Настолько отвратительно это дурацкое “хрясь — и нету”, так уравнивает тебя с тараканом, хрустнувшим под ногой прохожего, что, казалось бы, всё, умножающее риск такого финала, должно быть отнесено к разряду запрещённого... приравнено к разврату — в самых разрушительных его проявлениях... к проституции, к наркомании... недаром же так неприятен нормальному человеку аэропорт, этот проходной двор в небеса...
Нечестно.
Ведь не успел! Ничего не успел. Ну, просто времени не хватило.
Ещё, нужно ещё.
Тогда — всё успею.
Всё, как нужно.
Всё...
У таксиста редкий для здешних мест акцент.
Сам сказал, будто мысли его прочитал:
— Я из Баку.
— Но вы не азербайджанец?
— Армянин. Вчера как раз двадцать лет исполнилось, что здесь живу.
Затевался разговор по душам, но знакомиться не стали. Даже рассматривать друг друга не стали. Так даже лучше.
Светофоры ритмично опрыскивают ночные улицы нервно-оранжевым. Коробка передач хрустит и посвистывает, вот-вот высыплется на асфальт.
Сидеть, судачить о том о сём с кем-то невидимым.
Так было однажды в детстве, в пионерлагере.
Их привезли перед самым отбоем — автобус в дороге ломался, припозднились. Быстро поужинать — хлеб с куском масла, холодный чай, — умыться — и в палату. Весь класс разбросали по разным палатам.
В открытую форточку льётся шелест флага, вывешенного над крыльцом. Ночные жуки-камикадзе звонко таранят окно и потом плавно, торжественно скользят вниз, размазывая по стеклу белёсые внутренности.
