Новый мир, 2007 № 03 - [52]

Сначала он остолбенел, не зная, куда деться. Он твердо помнил, что при шаровой молнии следует замереть.

Дух борьбы поднял его над землей.

— Дурень, пригнись, — посоветовал вдогонку Вадя.

Но Королев только азартней припустил по оврагу, он кричал что-то от восторга, пуще расталкивая тугой, щекочущий воздух, поскальзываясь на сыром валежнике, подпрыгивая, выбрасывая вверх, к проводам, руку, как баскетболист к корзине.

Прежде чем ослепнуть, Вадя успел увидеть, как рука, обвитая дрожащими жгутами разряда, соскользнула с проводов, взяла за голову, потрясла и подбросила Королева высоко в воздух.

После, лежа без сознания, Вадя видел много красных шаров, катившихся по полю, подлетая, опускаясь, оборачиваясь, вглядываясь в него, — и видел нагую женщину без головы, шагавшую выше леса. И страх ему был жестокий, и ужас.

 

CXV

Следующим утром, очухавшись, чтобы ни о чем не думать, Королев взял направление на солнце. Прикинув, что сумма зигзагов, которые светило, следуя восходам и закатам, выпишет его телом, приведет его в верном направлении, он ужесточил темп хода.

Поначалу его тревожил лес, но скоро он приноровился. Войдя в чащу, присматривался к сиянию, бившему сквозь верхушки, все время старался переносицей почуять его теплоту. Миновав дебри, вдыхал полной грудью весь окоем. Ему было легко. Он шел без оглядки день, и только на закате, взойдя на долгий пригорок, с которого открывался распашной лесистый дол, залитый теплым светом, разрушенный коровник, две дороги, менявшиеся колеями, от удовольствия он решил оглядеться.

В самом подножии холма, на краю его длинной крылатой тени, он увидел Надю и Вадю. Они брели порознь, отяжелев от усталости.

Поклявшись себе отныне никогда их не ждать, он ринулся дальше — вперед, за клонящимся к горизонту солнцем. За солнцем, впряженным в будущее, за весной, за хмелящим запахом отогретой земли, теперь врывавшимся ему в ноздри.

 

CXVI

В календаре это как крыши конек или — все равно что пойти по перилам на воздух упругий с подскоком — косточку на языке светилам протолкнуть в мякоть ока — в сочную света силу, прозрачней слова простого: выстоять на границе тела и звука. В лицах ни кровинки — чем меньше мути, то есть жизни, тем больше света.

С огромным, как воздух, ранцем, набитым шестью тысячелетиями разлуки, — плыть и плясать первоклашкой.

На ночном козырьке в полнолунье мне снилась собака, голый лес и поле озимых.

Серебряная собака тащила в зубах мой сон — мою кость, мой плуг кистеперый: чем чернее бумага, тем шире поле.

И в поле на бреющем грач летал. Сел, зорко прошелся по борозде, наблюдая, как добрые мягкие руки апреля кропили меня землей, теплой и мягкой: лоб, глаз светосилу, русский язык похорон, глинозема сытную ласку.

И муки мои тащила собака, припадая, и грач следил.

Нет у времени молвы.

И Господь заливает мгновенье в половодье, где я Мазаем тысячу солнечных зайцев везу для тебя.

Когда я умру, ты закутаешься в солнечную шубу, как в конце аллеи в протуберанец.

1 “Пой, пой, пой”(англ.).

2 “Апрель в Париже”(англ.).

3 Привет, я бы предпочел стать школьным учителем(англ.).

4 “Шоу должно продолжаться”(англ.).

Мимолетное счастье

Белов Игорь Леонидович родился в 1975 году. Окончил Калининградский государственный университет. Стихи публиковались в региональных и столичных журналах, переводились на иностранные языки. Автор стихотворного сборника “Весь этот джаз” (2004). Живет в Калининграде.

 

*    *

 *

По улице немецкой узкой

пройди с мелодией внутри.

Воздушного налета музыка

над сновидением парит.

Тебе приснился этот город.

Перелицованный войной,

он вроде ордена приколот

к сюжетной ткани бытовой.

Ну, здравствуй, просыпайся, что ли,

ведь города такого нет,

есть привкус объяснимой боли

у контрабандных сигарет.

А ты — проездом, и с вокзала

к руинам памяти чужой

спешит, сияя краской алой,

автобус с пламенной душой.

И под восточно-прусским небом,

все понимая наперед,

держа равнение налево,

неподражаемо пройдет

любовь, как новость рядовая,

и нам останется одна

развязанная мировая

неслыханная тишина.

*    *

 *

Когда ты выключаешь свет,

уходит дом на дно

большого города, и нет

уже ни одного

полупрозрачного окна,

и только фонари

стоят, лишившиеся сна,

похолодев внутри.

По черным лужам тень моя

шагает все быстрей

и, у фонтана постояв,

встречается с твоей.

Прощай, статистика разлук.

Но самый первый снег

роняет взгляд на все вокруг

из-под прикрытых век.

И где-то через полчаса

сквозь зимний бледный рот

прорвутся улиц голоса,

брусчатка оживет,

мотив привяжется простой,

и, как тут ни крути,

теперь уже у нас с тобой

расходятся пути.

А ты, как прежде, по утрам

у зеркала стоишь,

помада придает губам

цвет черепичных крыш,

блестит оконное стекло,

не зная, чем помочь.

И жаль, что в городе светло,

что не наступит ночь.

 

*    *

 *

Запутавшийся телефонный шнур,

журнальный столик, адресная книга,

хоть пару слов оставьте, я прошу,

от слякоти рождественских каникул.

Неактуален сигаретный смог,

и остановка сердца неуместна,

и остается выйти за порог

ночного бара, выпав из контекста,

летящий снег порывисто обняв,

звонить, едва придумывая повод,

на линию потешного огня,

опасную, как оголенный провод,

и всякий раз, пока идут гудки,