Витек, однако, спокойно усаживался на лавку, смотрел на меня в упор, и между нами начинался разговор взглядами.
Он: — У тебя там, случайно, не залежалось? А то душа горит.
Я: — Откуда? Сам бы рад, да нету...
При этом я кивал в сторону его матери, хлопотавшей по хозяйству: спроси, мол, поделикатнее, может, у нее найдется? В ответ на это Витек гневно сигналил опухшими очами: что ты, бесполезное дело — если и есть, то никогда не даст! Та еще жмотница!.. Я мягко успокаивал его: подожди, дружок, не гони лошадей; еще, мол, не вечер, что-нибудь да придумаем... Но он в панике стучал пальцем по циферблату часов: какое там “подожди”? Магазин вот-вот закроется!.. Тогда я глазами показывал ему на подоконник, медленно лез в карман за денежкой и клал ее на указанное место... На этом “театр взглядов” заканчивался, Витек стремглав хватал бумажку и буквально минут через десять появлялся в избе с бутылкой “Соловецкой”.
— Мать, ставь самовар! Рыбу ставь, капусту, пироги. Я тебя культурными словами прошу...
Но Пименария Васильевна, ставя угощения на стол, и тут не упускала случая сказать свое веское слово:
— Как в Священном-то писании говорится? Первая чаша принадлежит жажде, вторая чаша принадлежит веселью, третья чаша принадлежит наслаждению. А четвертая чаша принадлежит... безумию! — (По правде говоря, это — слова легкомысленного грека Апулея, но я не стал ее поправлять.) — Никто так не исполняет волю дьявола, как пьяница. Охти-мнеченьки!..
Много ли я узнал о старухе за недельное общение за самоваром? Так, кое-какие факты, смутные догадки, предположения. Жизнь вылепила ее из противоположностей, где мудрость уживалась с наивностью ребенка, сентиментальность — с грубостью, слезы — с беспричинным смехом. Она могла “взбрыкнуть копытом” и обидеть ни в чем не повинного человека. Однако даже выходки ее были чисты, в них не было ни капли того бездушного автоматизма нынешнего быдла, у которого все взвешено, рассчитано и подсчитано.
Я помню, как в горницу забежали две соседские девочки Леночки, две смешливые подружки-болтушки: одолжи соли, Пименария Васильевна? На самом деле они стреляли глазками в мою сторону и пытались наладить свойскую беседу. Интересно ведь: не каждый день видят столичного жителя, тем более писателя, да еще и с бородой!.. Ой, как вспыхнули тут глаза у бабки Пимы! Она честила подружек с непритворным материнским усердием, поминая “Бога, крестителей и их заместителей”, матюк погоняла матюком — а в конце поставила такую “точку”, что уши мои не выдержали. “Сквернословие — один из смертных грехов”, — раздраженно сказал я и за весь вечер не обмолвился с ней и словом. “Извини, владыко, не выдержало лыко”, — вроде как шуткой отделалась она...
“Резко континентальные” переходы от мимолетной веселости к безотчетному гневу, от праздного суесловия к затяжному молчанию, все эти повелительные “сходи”, “принеси”, “наколи” могли вывести из себя кого угодно, а я ведь тоже не сахар. Наверное, чтобы до конца понять старухину душу, вычерпать ее, так сказать, до самого дна, нужно было пожить с ней месяц-другой, а не семь дней.
Настоящий удар пришлось испытать в день отъезда. Рано утром над Баской Выставкой, как прыгуны с трамплина, разлетались самолетики местной авиации, и я заспешил в сельский аэропорт. Она проводила меня до крыльца, перекрестила трясущейся рукой, по церемонному северному обычаю поклонилась низко в пояс — и вдруг как обухом по голове:
— Ты вот что, милой человек, ты мне пачпорт свой покажи...
Какое-то время я стоял на месте, остолбенев.
— Вот тебе и охти-мнеченьки! — вырвалось у меня. И достал не только паспорт, но и командировочное удостоверение с печатями.
Неловко пряча глаза, бабка Пима попыталась объясниться:
— Мы дак последние будем по реке-то. А дальше все лес да бес... Не обижайся... Время уж больно ненадежное...
Я еще раз поблагодарил ее за гостеприимство, вскинул рюкзак на плечо и, круто развернувшись, зашагал в сторону аэропорта.
Набирая высоту, “Ан-2” совершил над деревней прощальный круг. С высоты птичьего полета Выставка выглядела чистой и прибранной, аккуратно разлинованной на фоне реки и леса, выделяясь свежим румянцем новых построек. Увидел я и старухину избу, и саму старуху, стоявшую на высоком крыльце, сгорбленную и жалкую. Она махала рукой пролетавшей “Аннушке”, но я понял так, что она махала только мне и никому больше...
1 Кбосик — деревянная лестница, ведущая с откоса вниз.
Битов Андрей Георгиевич родился в Ленинграде в 1937 году. Прозаик, эссеист, пушкинист. Автор двух поэтических сборников: “В четверг после дождя” и “Дерево” (СПб., 1997, 1998).
В больничке
Мозг постоянно думает о мозге…
Б. А.
Проснусь, открою глаз: в окне стоят деревья.
С довольством обвожу зимующий чертеж.
Граница не видна меж ветками и верой —
Дождемся ли весны? Все ли дождутся? Что ж,
Ты думаешь о них, о ней… не о себе ли:
Не есть ли это подражанье Белле?
Рождество, 2003.
Диагноз
Дело близится к развязке:
Чувство бури, буря чувств…
Продолженья нет у сказки —
Быть не может. Нет тех уст,
Что разомкнуты в начале,
