— Явился? — спросил он гневно.
— В общем, да.
— Ну что, — спросил почему-то именно у меня. — Будет когда-нибудь справедливость или нет?
Трудно быть справедливым с похмелья. Но надо постараться.
— Слушаю тебя.
Мы спустились с ним на первый этаж. Он провел меня в комнату, оборудованную под монтажную. Стал прокручивать пленку вперед и назад, и на маленьком экранчике, торопливо размахивая руками, забегали фигурки.
— Вот! — дал нормальную скорость. — Вот Фалько говорит… А вот Лунь. А вот я забитые окна подснял, и здесь будет мой текст: «Любимец нашей демократии Фалько не хочет срывать последние шоры тоталитаризма, когда это касается лично его!» А вот опять Лунь вещает…
Голова моя сонно падала, но я мужественно ее поднимал.
— Ну как же ты? — проговорил я. — Хочешь последние наши устои порушить? Если не Лунь, если не Фалько — тогда кто же? Идеалы не бывают идеальными.
— А мне наплевать!
И я заметил, что он дрожит. Да. После того, как его земной бог — Фрол — покинул его, лишь отчаяние руководило им.
В холле встретил меня генерал Зорин, весь в белом. В петлице у него был тюльпан.
— Вы были у него?
— От вас ничего не скроешь.
— Вы видели это безумие?
— От вас ничего не скроешь.
— Что вы все повторяете одно и то же? — вдруг вспылил он. Потом взял себя в руки и даже пошутил: — Мы не для того вам дали свободу слова, чтобы вы все время одно и то же повторяли!
— …Извините.
— Вы знаете, как я люблю вас.
…Возможно.
— И я ценю вашу дружбу с Андре. И слишком люблю этого чистого, светлого человека для того, чтобы жертвовать им. Поймите — не все же зависит от меня! Однажды он уже оказался под автомобилем, но — к счастью! — отделался ногой. Поговорите с ним. Сейчас, когда ростки демократии и справедливости только-только укрепляются в нашей почве, не следует выдирать их с корнями, чтобы посмотреть, правильно ли они растут.
Не выдернем… Конечно, ничего этого я Андре не передам. Гнусно — сбивать ангела с полета!.. Ну так другие его собьют… машиной. И все при этом благородно стоят ничего не делая! Принципы — не тронь! И так же — и даже еще благороднее — будут стоять на похоронах: погиб за идеи — и это хорошо!.. Только такой суетливый тип, как я, может еще что-то спасти.
У Зорина зазвонил телефончик, он послушал и стал вдруг белей ослепительного своего костюма, а нос, что удивительно, — алей тюльпана в петлице.
— Ваш Крот тоже сошел с ума! Все буквально обезумели!
И Крот, получается, у меня на руках? И этого вот, с тюльпаном, тоже жалко.
— Так что произошло?
— Он купил это здание!
— Это?
— Да! В котором мы с вами находимся!
У спящего мэра купил!
— Объясните хоть вы ему, — (довольно-таки обидная формулировка!), — что здесь ему все равно не жить!
— Уточните, — пробормотал я.
— Никогда не будет того, чтобы кто-то взирал на тот домик сверху. Поймите — никогда! Ни при какой власти! Эту ошибку архитекторов уже не исправить. И поймите: я начальник охраны Фалько, самого гуманного из политических лидеров! А ведь туда могут и другие приехать!
Думаю, хватит и тебя! Однако я пытался еще защищать позиции частной собственности, чуждые мне:
— Но ведь он это здание купил!!
— Да. Но у него нет наследников! — жестко произнес он. — А в действенности наших методов вы уже убедились!
Убедился…
— Попробую. — Я побрел к лифту.
Двери его разъехались — и оттуда выпорхнула почти обнаженная Любовь. Неуместность ее наряда бросалась в глаза, во всяком случае, в мои глаза — это точно.
— Отличная погода! — пропела она.
Не до погоды! У меня два кандидата в трупы на руках.
Я поспал у себя минут двадцать и пошел к Кроту. Он был уже на месте — что значит деловой человек.
— Аг-га! — произнес он яростно, увидев меня.
Опять достанется все мне! Ну что ж — такая работа. К сожалению, неоплачиваемая. Перешел уже на «ты» — видно, крепко мы за это время сблизились:
— Ты все хотел звериного оскала капитализма — так получи его.
Почему же все мне?
— Так что — все! Твои разорившиеся ортопеды, падающие братья, надоели мне. Выметайся! И кстати, этот свой дурдом на колесах — тоже забирай! Надоела мне их бессмысленная болтовня: только о себе и думают, исключительно — как поширше сказать! Вагон уже заказан, тот же самый, на четыре часа! И если кто-то тут задержится — пусть пеняет на себя! Крепость Ваниных кулаков ты уже испытал — не делай так, чтобы другие их попробовали!
Ну ясно. Как «самый понятливый» и тут всех опередил! Набрал столько авансов, что прямо разбегаются глаза.
— Понял, нет?
Понял. Но его угроза на меня действовала как-то меньше: другая опередит!
— Осторожнее будь — ты в опасности! — предупредил его я и вышел.
В холле подбежал ко мне Зорин, в том же безукоризненном костюме. В петлице у него был огурец. Судя по встревоженным глазам — уже в курсе.
— Все будет о’кей! — бодро произнес я. — Могу я видеть Великого Старца?
В глазах у Зорина появились слезы, и, несомненно, то были слезы счастья.
— Я думаю, вы просто обязаны! — улыбнулся он.
И мы пошли к домику-прянику. Сердце прыгало. Давно я в нем не бывал. С самой юности!
Зорин отпер калитку. Ничего тут почти не переменилось! Лишь копию Шишкина убрали со стены да скатерти-знамена со столов. Неужто холодильник тот же? Этого сердце может не выдержать.
