Новый дом - [10]

Доктор проводил его. Ветер шел густой и ровный, глухо гудели вершины старых берез. Крыльцо качнулось под ногами. Кузьма Андреевич встревожился, при скудном свете фонаря долго осматривал перила и столбы. Наконец огорченно сказал:

– Чтой ты, Алексей Степанов, плохо за мужиками глядишь? Вяжут за крыльцо лошадей, столбы растревожили. Ты гоняй… Коновязь, что ли, поставить им?

И добавил без всякой видимой связи:

– Тебе, конечно, скучно в деревне. Театров здесь нет, а разве ученому человеку мыслимо, чтобы без театра? Там тебе сейчас на гитаре сыграют, русского спляшут, покажут женщину-паук…

Он ушел, жестко пошуркивая тулупом, веером расстилая перед собой свет фонаря.

17

Настёнка Федосова бойко выбирала отглаженную ладонями жердь. Поскрипывал журавль, постукивала бадья, роняла в сырую и темную глубину гулкие всплески. Устинья стояла здесь же. Новое расписное коромысло лежало у ее ног. Дожидаясь очереди, она разговаривала с бабами о докторе. Мосевна спросила:

– Не страшно тебе, бабынька? Он ведь вон какой здоровущий. Враз сломит.

Устинья молчала, глядя на широкую выгнутую струю, расцвеченную зыбкой радугой.

– Он, поди, на деревенских-то и не смотрит, – сказала Настёнка.

Голос ее, показалось Устинье, звучит насмешливо: да, мол, плюет он на твою красоту. Укладывая на полной плечо коромысло, Устинья ответила:

– На кого, может, и не посмотрит, а на кого – и как…

И пошла – медленно, с потяготой, чуть сгибаясь под тяжестью ведер, и все бабы завистливо подумали, что около нее ни один мужик не удержится, будь он хоть десять раз ученый. Долго судачили бабы у колодца, а к вечеру вся деревня знала, что доктор живет с Устиньей.

Кузьма Андреич услышал эту новость на правленском собрании, где председатель шепотом сообщил:

– Смотри-ка. Может, на зиму останется у нас. Баба-то больно хороша…

Кузьма Андреевич обеспокоился. Выбрав час, когда доктора не было дома, он нагрянул к Устинье. Она причесывалась на ночь, волосы спокойной волной текли на ее голые плечи.

– Как оно, здоровьишко-то, Устя?

– Спасибо.

– Ну и слава богу! Доктор-то где?

– Придет.

Молчание. Кузьма Андреевич кашлянул, начал зачем-то расспрашивать, много ли ходит больных, сильно ли устает доктор. И очень довольный своей хитростью, что подъехал так ловко, на кривой, сказал:

– Дверь у тебя, Устя, без крючка. Не боишься ночью?

– Непугливая, – ответила она, заплетая косу.

Никакой другой хитрости Кузьма Андреевич выдумать не мог и спросил напрямик:

– Доктор-то, говорят, живет с тобой?

– А что я, порченая? – ответила она.

– Эх, Устя! Не уберегла ты себя, Устя! – сказал Кузьма Андреевич и вышел, досадуя на бабью слабость.

Он задержался в темных сенях, не мог найти выхода. Вдруг дверь открылась, вошел Тимофей.

– Устя, где ты? – спросил он, не заметив Кузьму Андреевича. Вторую дверь в комнату он закрыл за собою неплотно, темноту прокалывало узкое шило света. Кузьма Андреевич подошел к двери.

Голос Тимофея:

– Как оно, здоровьишко, Устя?

Голос Устиньи:

– Спасибо.

Голос Тимофея:

– Ну и слава богу! Доктор-то где?

Голос Устиньи:

– Придет.

Молчание Потом снова вкрадчивый голос Тимофея:

– Что ж ты, Устя, на дверь крючок не повесишь? Ночью-то страшно.

– Непугливая, – сердито ответила Устинья. – Ишь, ходят, выпытывают. Ну и живем, тебе-то что! Ай ревность? Я вот бабе-то скажу, она тебе бороденку повыдергает.

– Эх, Устя, – вздохнул Тимофей, – не уберегла ты себя, Устя…

– Иди! Нашли монахиню. Для вас, что ли, псов, беречь!

18

Так было сделано Кузьмой Андреевичем важное открытие, что лодырь Тимофей, опасающийся вторичного осмотра, и всеми уважаемый лучший ударник Кузьма Андреевич имеют одно желание: поскорее спровадить доктора из деревни. Такая общность желаний как бы уравнивала их, что было для Кузьмы Андреевича непереносимо оскорбительным. Всю ночь злобился он на Тимофея. Утром нашел председателя и сказал ему, что в колхозе потакают лодырям, что он, Кузьма Андреевич, сорок лет кормил кулака Хрулина, а теперь, при советской власти, не согласен кормить «всяких подобных», которые беззаботно отдыхают в коровниках, да и там не караулят, а спят.

Разговор происходил в сбруйном сарае, в густом дегтярном полусумраке.

– Дурит мужик, – сказал Гаврила Степанович. – А ведь бедняк! – И вдруг удивился: – Ведь бедняк! Ты мне вот что растолкуй, Кузьма Андреевич! Ведь бедняк! Сегодня же пусть идет в амбулаторию!

Зная Тимофееву хитрость, Кузьма Андреевич заранее поговорил е доктором.

– И всегда он кричит: «Я ерманской войны ерой, медаль имею!» Медаль он верно, что имеет, только никакого еройства он не исполнил и медаль ту получил за ловкое слово. От страху, что ли, он это слово енералу ляпнул? Многосемейный он – восемь душ. Енерал-то спроси: «Что ты больно стараешься, рядовой Тимофей Пронин?» А он енералу в ответ: «Ваше превосходительство! Солдат плодовит быть должен!» И руку держит под козырек по всей форме. Енерал тот очень был толстый, чуть не упал от смеху. «Ну, – говорит, – молодец, рядовой Тимофей Пронин, обязанность свою земную здорово исполняешь!» И дал Тимофею за это ловкое слово медаль. А чтоб еройство… Тимофей врет, никакого он еройства не исполнил и медаль получил зазря…