Новый цирк, или Динамит из Нью-Йорка - [9]

А еще ей вспомнилось, как она, будучи барышней современной и свободной от предрассудков, сделала формальное предложение Артемию Ивановичу, а тот, смущаясь, что-то невнятно забормотал в ответ, поминая постоянно узы, уды и священную необходимость. Из всего сказанного понятно было только, что он еще не готов жениться. А затем была восхитительная прогулка на лодке по Женевскому лиману, и налетевший шквал, едва не опрокинувший их утлый челнок, и ревнивый Посудкин, кидавшийся в Артемия Ивановича камнями, когда они приставали к берегу. Именно после этой прогулки Гурин отказался плавать по озеру и они стали просто уединяться у Фанни в комнатке и пить вино, а Посудкин ковырялся в замочной скважине, пытаясь выдавить ключ.

Но лучше всего были вечерние прогулки с Артемием Ивановичем к фонтану у новой водонасосной станции, где собирались праздношатающиеся со всей Женевы и ждали, когда в мастерских закончится работа и мастера перекроют воду, отчего в небо взметалась на тридцать метров толстая струя воды, сигнализируя водонасосникам о необходимости остановить насосы и уменьшить напор. Когда они первый раз пошли на фонтан — это было полгода назад, в середине мая, — Артемий Иванович сделал ей первый и пока последний подарок: купил у зобастой старухи на рынке грушу.

Фанни открыла глаза и увидела над собой пешеходный мостик, а за ним темное здание крытого рынка. Сейчас она утонет, и ее закоченевшее тело запутается в каких-нибудь рыболовных сетях, и ее обмоют и положат в коммунальном морге, и все будут ходить и бесстыдно разглядывать ее, и придут все русские эмигранты опознавать ее, а похабник Посудкин будет плотоядно пялиться на ее голое тело и гоготать на весь морг: «Краше не стала». А Артемий Иванович не увидит ее, и не прольет слезы. А что если он спасется и придет в морг? Зачем ей тогда там лежать мертвой и делать для всех такое представление, когда она лучше будет живой делать то же самое только для Артемия Ивановича? И если она утонет, эта мерзавка Светлявская тут же набросится на него! Ну уж нет!

— Караул! Спасите! — Силы вернулись к Фанни и она, взбив бурун из пены, со скоростью самодвижущейся мины понеслась к черным сваям общественной купальни. Выбравшись на берег, Березовская перебежала Кулувреньерский мост и, отжав, сколько возможно, юбки, помчалась по набережной и затем вдоль рельсов паровика прямо на Террасьерку.

В кафе, которое она покинула вслед за Артемием Ивановичем два часа назад, все было по-прежнему, только накурено было больше да народу поубавилось. Ушел Казак с Светлявской, и еще несколько пустых мест было за столами. Шумели, галдели, пьяный Лёв Посудкин клевал носом в углу.

— Фанни, ты что?! — проснулся он и уставился на турнюр, по-прежнему болтавшийся на животе. — Ты беременна?!

— Товарищи! Нашего Гурина схватила русская полиция, — возгласила она, не обращая внимания на Посудкина. — Я сама видела, как двое шпионов тащили его к реке, чтобы утопить. Один из них — мусье Кун, который шпионит за нашей типографией. Я хотела помешать им, но не смогла. Меня саму сбросили в реку! Бежим, поможем ему!

В кафе повисла испуганная тишина. Все в оцепенении смотрели на Фанни, всегда одетую, словно на модной картинке, а сейчас стоявшую посреди комнаты в мокрой юбке, с которой вода растекалась по полу, с мокрыми растрепанными волосами, которые она безуспешно пыталась поправить дрожащими пальцами.

Посудкин встал, покачиваясь, и сказал:

— Твой Гурин — шпион!

Он окинул налитым кровью взором сидевших в кафе соплеменников. Те непроизвольно встали.

— Но Лёв, Гурин не шпион! — возмутилась Фанни. — Его самого хотят убить!

— Я приехал сюда из Цюрих к революционеры, а нашел здесь одни меммле и баб! — неожиданно сказал Шульц. — Каждый секунда дорог! Das ist Goldes wert! Вы, Посудкин, есть горазд говорить и делать ничего! Вашу рука, товарищ Фанни. Мы вдвоем спасем Гурин.

Немец достал из сюртука револьвер, чем безумно перепугал всех присутствующих.

Поднялся неуверенный галдеж.

— А что, пойдем, поможем! Вон, у него и револьвер есть!

— Я тоже сейчас за револьвером схожу.

— А мне надо носки теплые одеть.

— Я никуда не пущу вас, мадемуазель Березовская, пока вы не переоденетесь, — решительно заявила мадам Гриссо. — Я не хочу, чтобы нашей коммуне пришлось оплачивать очередные похороны.

Мадам взяла Фанни за руку и поволокла на кухню.

— Мсье Гриссо! — обратился пристыженный Шульцем Посудкин к хозяину. — Не одолжите ли нам ружье?

— Ружье я вам не дам, — ответил Гриссо. — Вы его пропьете или потеряете.

— Да разве в вашей дурацкой Женеве ночью что-нибудь пропьешь!

— Ваш полковник Соколов, еще когда был здесь, мои рога со стены сумел пропить в три часа ночи. Я сам выкупал их потом у вокзала.

— Тогда одолжите хотя бы фонарь. А еще какое-нибудь оружие у вас есть? Мы утром все вернем.

— Есть топор. И большой нож для сыра.

— Тащите все: жерди, заступы, грабли.

— Я видел здесь еще братшпайс, — вставил Шульц.

— Вертел я вам тоже не дам, — ответил Гриссо.

— Куолупайкинен, а ты куда навострился? — загремел Посудкин.

— За револьвером.

— Вот тебе эту большую вилку. Револьвера у тебя нет, не ври. А тебе, Иона, кочерга. Вы же с Куолупайкиненым из террористической фракции, так что и оружие у вас должно быть устрашающее.