Новый цирк, или Динамит из Нью-Йорка - [17]

— Его поймают, он укажет на меня — и тогда что? Прикажете мне отправляться на виселицу?

— Есть много способов, вы сами найдете его, я потому и выбрал вас, что вы не только русский, но и изобретательный человек. Вы можете найти посредника, который будет потом исчезать, бомба может взорваться не там, где нужно — как говорит герр Гурин, «мало ли как». За это я и буду вам платить. Ну так как?

— Смотря сколько вы мне заплатите.

— Я много заплачу. Ваш Поллаки продал свой прекрасный дом с конюшнями и парком за две с половиной тысячи фунтов. Я оплачу все ваши расходы, а по окончании вы получите шестьдесят тысяч марок, это на пятьсот фунтов больше, чем стоила усадьба вашего бывшего патрона. Ну как?

— А я не получу вместо обещанных шестидесяти тысяч пулю промеж глаз? Вашему канцлеру это обойдется дешевле.

— Об этом вы должны думать. Но я хочу заплатить вам. Великая Германия будет еще обращаться к вам, если вы хорошо все исполните.

— А аванс будет?

— Конечно, будет. Ведь вас обещали через неделю выкинуть из квартиры. Но вам в любом случае надо переехать отсюда. Найдите уединенный дом и поселитесь там. Этот прекрасный белый банкнот в десять фунтов облегчит вам жизнь. И еще вот это.

Брицке достал из жилетного кармана толстый никелированный диск размером с блюдце и положил его на стол.

— Это гехайме весткамера, новый потайной жилетный фотоаппарат для секретной фотографии, изготовлен в Берлине Рудольфом Штирном. Это совершенно новая идея. Теперь вы не сможете утаить ни единого доллара. Вы будете фотографировать мне все для отчета. Я оплачу вам билет на пароход до Нью-Йорка и назад, а вы мне даете фотографии вас на пароход и в Нью-Йорк. Если вы платите кому-нибудь деньги, фотографируйте этого человека и говорите его адрес.

— Неужели на это блюдце можно что-то сфотографировать? — поляк недоверчиво глядел на никелированную игрушку с черным конусообразным объективчиком.

— Извольте поглядеть, — Брицке отщелкнул крышку и продемонстрировал находившуюся внутри круглую стеклянную пластину. Это была уже проявленная пластина, которую немец вставил внутрь для вящего эффекта. Он вынул ее и протянул поляку.

Фаберовский взял пластинку и взглянул на нее на свет. На пяти из шести круглых снимков были изображены люди около пруда, а на шестом человек в котелке корчил в объектив страшную рожу.

— Чего это он так губы надул? — спросил поляк, вернув немцу пластину.

— Это герр Гурин из Женевы, целоваться лез. Я хотел предложить ему много денег, но не стал.

— Что, оказался глуп?

— Отнюдь не глуп. Очень ленив. Вот вам чистые пластины для камеры. Три дюжины. Вставляете пластину в темноте в камеру, закрываете, и суете объектив в петлю в жилетный карман. Эта стрелка показывает, сколько раз вы снимали.

Фаберовский придвинул к себе фотокамеру.

— И что дальше?

— Дальше можете идти. Когда вы снимите отдельный дом, вы напишете мне poste restante в Чаринг-Кросскую почтовую контору на имя Карла Брицке. В ответном письме я дам вам дальнейшие инструкции.

Поляк сунул банкноту в карман, взял камеру и, прикоснувшись к полям цилиндра, вышел в туман.

Он не пошел домой, справедливо рассудив, что выкидывать его будут в понедельник, а отправился вместо этого на Пикадилли-серкус. Время было еще раннее, у театра «Критерион» и мюзик-холла «Трокадеро», где всегда толпились проститутки, было безлюдно, и только Меркурий, зябко скрючившись, парил над туманом. «Самое время завести на аванс баб, — подумал Фаберовский, — а они отсутствуют. И к Дженкинсону ехать надо».

Эдуард Дженкинсон, ставший два года назад главным шпионмейстером в борьбе против ирландских бомбистов, занимал кабинет 52 на втором этаже министерства внутренних дел. Фаберовскому пришлось ждать его, поскольку начальник особого отдела был у министра. Когда Дженкинсон наконец явился, поляк даже сперва не признал его. Всегда спокойное и надменное лицо было красным, высокий лоб покрыт испариной, по щекам ходили желваки, а тонкие губы так сжаты, что казалось, будто их нету вовсе.

— Я не смогу работать на вас в ближайшие полгода, мистер Дженкинсон, — Фаберовский отказался присесть на предложенный стул.

— Вы больше совсем не сможете на меня работать.

— Но после юбилейных торжеств я снова буду свободен! — удивился Фаберовский.

— Мистер Фейберовский, я продолжил бы с вами работать, несмотря ни на что. Однако дело не в этом. Только что министр подтвердил, что он вышвыривает меня пинком под зад и через месяц я должен сдать все дела мистеру Монро в Скотланд-Ярде. Я, конечно, буду бороться, но в нынешнем кабинете тори у меня нет союзников, и лорд Спенсер почти не имеет на правительство никакого влияния. Все-таки присядьте, мне хотелось бы кое о чем с вами переговорить.

Фаберовский сел против Дженкинсона, казавшегося карликом за своим гигантским столом.

— Ужасно это даже не потому, что мои услуги оказались невостребованными новым правительством. Министр считает, что все, о чем я говорю ему — пустое, и полиция сама справится, если что. Более того, «Фенианское братство» не единственное в Америке, и если на выгнанного Россу и его «Объединенных ирландцев» можно не обращать внимания, то Клан-на-Гейл представляет для нас еще большую угрозу. Имя генерала Миллена вам ни о чем не говорит?