Новый аттракцион - [7]

Перед поворотом к метро он усадил Феню в сумку и бестрепетно миновал контролера, помахав своей пенсионерской книжкой. Феня в сумке тоже проследовала бесплатно.

Начать он решил с "Приморской", не поленился для такого случая даже сделать пересадку: эта станция казалась ему самой интеллигентной, поскольку обслуживает жителей Васильевского острова, на котором он когда-то вырос и жил, пока не дали ему от Союза теперешнюю квартиру. Приехал, перешел платформу, сел в обратный поезд. Народу в вагоне поднабралось человек двадцать. Двери закрылись. Ну, пора! Оттягивать больше нельзя. Умел придумать - сумей и воплотить реально, а не на бумаге!

Степан Васильевич расстегнул сумку. Феня сама вышла наружу. Ее слегка ошеломил яркий свет и присутствие незнакомых людей, она прижалась к ногам хозяина. А вдруг растеряется и позабудет, что умела?! Степан Васильевич достал сахар, дал понюхать голодной Фене и поднял вверх, прямо над собачьим носом, в точности как это делалось на кухне:

- Давай, Феня, покажи себя.

Феня поняла, что от нее требуется: не чинясь, встала на задние лапы и пошла. Пошла, как дома! Тоже, значит, пересилила себя. До ближайших дверей она дошла на двух, а там не выдержала, опустилась на все четыре.

Но Степан Васильевич не отступил, снова приподнял сахар:

- Давай-давай, Фенечка, работай.

Одна рука у него была занята приманкой, в другой он нес сумку, так что гонорар принимать было некуда, и оттого работалось легче: он пока еще не просил денег, он просто радовал людей.

Так с двумя паузами они прошли вдоль всего вагона, и только тогда Феня получила честно заработанный ею кусочек сахара. Она схрустела сахар - и протянула лапу. Не то поблагодарила, не то поздравила с первым выступлением.

Потом Степан Васильевич повернул назад и пошел, держа широко раскрытую сумку и смотря только на руки невольных зрителей.

Ни один человек не поскупился, все кинули хоть что-то. Какая-то женщина запричитала, адресуясь к Фене:

- Умница какая! Работница!

И кинула десятитысячную бумажку. Десятку, попросту. А так больше кидали тысячи, пятисотки. Степан Васильевич, дойдя до конца вагона, весь взмок от волнения.

Но дебют состоялся!

Поезд еще не доехал до станции, и Степан Васильевич остановился у дверей. Феня уселась около его ног.

Пока Феня шла на задних лапах, работала, он смотрел на нее. Потом - на открытую сумку и руки дающих. Кажется, он ни разу не поднял глаз за все время своего первого прохода. А тут огляделся. Некоторые пассажиры до сих пор смотрели на Феню, другие читали, дремали, разговаривали, если ехали парами. Он не интересовал никого. Феня - актриса, да и вообще собаки всегда привлекают взгляды, а он - никто. И Степану Васильевичу сразу стало легко. И чего он волновался? Чего потел?

На "Василеостровской" он перешел в следующий вагон и второе представление начал уже почти спокойно. Даже объявил не очень красноречиво свой выход:

- Уважаемые пассажиры! Посмотрите, пожалуйста, на умную собаку.

И Феня пошла за кусочком сахара.

Теперь он смотрел на лица свободно и видел, что все улыбаются. Всё хорошо. Он - не нищий, нищие всегда заставляют пассажиров напрягаться, стесняться своего благополучия, своих целых ног, если едет молодой инвалид на колесном кресле, а Феня радовала людей, как и подобает артистке. Потому они с Феней не просят, они - зарабатывают.

Так они, возвращаясь назад к "Приморской" и обратно, сделали проходы по четырем вагонам, и под конец Феня устала, начала халтурить, норовила опуститься на все лапы и перебежать. Пришлось на этом завершить первые гастроли. На той же "Василеостровской" в дальнем от эскалатора конце платформы он выгреб выручку со дна сумки, чтобы Феня не порвала дорогие бумажки своими когтями, усадил ее и поехал домой, как простой пассажир. Для собранных денег понадобился целый полиэтиленовый мешок - в кошелек столько бумажек и не поместилось бы. Пересчитать выручку там на платформе он постеснялся, но и на глаз видно, что заработал не какие-то скудные деньги, а сумму, с которой не стыдно вернуться домой. Кто сказал, что он неспособен?! Что он только писать за столом умеет?!

Так совпало, что в его вагон вошла цыганского вида бродячая труппа мать с двумя детьми; может, своими, а возможно, и чужими - ведь известно, что цыганки одалживают друг другу детей для такого промысла. Мальчик бежал за своей или чужой матерью, а младенца неопределенного пола она несла, завернутого в живописные лохмотья. Слишком живописные.

- Дорогие люди! Помогите, кто чем может! - громким, каким-то скандальным голосом объявила свой выход цыганка. - У нас дом сожгли, жить негде. Помогите нам, а вам сам Бог-Господь поможет.

Степан Васильевич ничего не дал. И ссылка на влиятельного рекомендателя, самого Господа Бога, видите ли, не помогла. Да и вообще, цыганам пристало оставаться язычниками. Не любит он такую публику. И не поверил ни единому слову: профессиональные попрошайки, дом у них сгорел, прикажите верить. Цыгане должны ночевать в изодранных шатрах! Правда, теперь они все осели покрепче, чем наши крестьяне в кривых избенках: понастроили каменные дома в три этажа с литыми решетками, откуда мужья посылают своих жен гадать простакам и просить милостыню - Степан Васильевич читал об этом статью в каком-то журнале вроде "Огонька". Он смотрел и видел, что и те немногие пассажиры, которые все-таки подают попрошайкам, делают это неохотно, принужденно. В этом-то и разница между красивой работой, радующей публику, и наглым нищенством!