Новые страдания юного В. - [25]

Когда мы стартовали, она тоже заползла под попону. Дождь все хлестал, как очумелый. Два-три градуса пониже — и гулять бы нам вместо дождя под бураном. Вы, может, уже не помните этот прошлогодний декабрь. В посудине нашей наверняка была слякоть и холодина жуткий, но я ни черта не соображал. Не знаю, понятно ли вам. Шерли обхватила меня сзади рукой, а голову на плечо положила. Я думал, тут же концы отдам. Лодку я, правда, тем временем кое-как обратал. Не знаю, есть ли на воде правила движения. По-моему, кто-то говорил мне, что есть. Но на всей этой занудной бесконечной Шпрее в тот день ни одной лодки, ни одного парохода не болталось. Я рванул шнур до отказа. Нос сразу на дыбы. Лодка-то наша, между прочим, ничего была. Может, этот старичок лодочник сам на ней катался. Я начал выделывать всякие виражи. Главным образом в левую сторону, потому что тогда Шерли здорово так ко мне прижимало. А она ни черта не имела против. Потом она сама начала управлять. Один раз мы на миллиметр от мостового быка проскочили. Шерли — ни звука. Лицо у нее все еще такое же было, как в тот момент, когда она от Дитера пулей вылетела.

До того времени я не знал, что город можно со спины видеть. Берлин со стороны Шпрее — это Берлин со спины. Заводские дворы, склады. Даже интересно.

Сначала я думал, дождь нам всю лодку затопит. Но ничего, обошлось. Зато сами мы промокли до ниточки, несмотря на рогожку. От этого дождя просто было не спастись. Мы так промокли, что нам давно уже было на все наплевать. С таким же успехом мы могли бы искупаться во всех шмотках. Не знаю, бывало ли с вами такое, старики. До того промокнешь, что тебе на все наплевать.

Наконец, сараи по берегам кончились. Пошли дачи, виллы всякие. Потом надо было заворачивать — или налево, или направо. Я, конечно, предпочел налево. Просто надеялся, что мы уж как-нибудь выберемся с этого озера. Я хочу сказать: другим путем. Всю жизнь я терпеть не мог возвращаться тем же путем, каким шел. Это не суеверие и все такое. Нет. Просто не любил, и все. Может, потому, что скука смертельная. По-моему, это у меня был еще один заскок. Вот как с распылителем этим. Когда мы с шиком пронеслись мимо какого-то островка, Шерли заерзала. Стало быть, захотела куда-то. Я ее понимал. Когда дождик, всегда так бывает. Я стал высматривать, где бы пристать к берегу через камыши. На наше счастье, таких мест было полно. Больше их, чем камышей. А дождь все лил как из лоханки. Мы выпрыгнули на берег. Шерли тут же улетучилась. Когда она вернулась, мы опять забрались под попону и скрючились на траве. Мокро, как в луже. И еще дождевые черви кругом. Помню, мне даже смешно как-то стало: на острове — и дождевые черви. Впрочем, вполне возможно, что это был всего лишь полуостров. Я так и не узнал после. Тут Шерли и говорит: «Хочешь, я тебя поцелую?»

Парни! Я чуть концы не отдал. Чувствую — дрожу всем телом. Я прекрасно понимал, что Шерли все еще злится на Дитера, забыть не может. Но я ее все-таки поцеловал. Лицо у нее пахло свежестью, как холст, выбеленный ветром. А рот холодный, как ледышка, — от этого чертова дождя, наверно. И я ее просто больше не отпустил. Она раскрыла прожектора свои, но я ее больше не отпустил. И она на самом деле насквозь промокла, до косточек — и плечи, и ноги, и все.

В какой-то книжке я читал, как один негр, то есть африканец, приехал в Европу и как ему впервые в жизни досталась белая женщина. Он, помню, запел при этом — какую-то свою песню с родины. Я тогда сразу выключился. Наверно, это была одна из моих самых больших ошибок в жизни — сразу выключаться, когда я чего-нибудь не знал. Потому что с Шерли я сам мог бы запеть. Не знаю, бывало ли с вами такое, мужики. Я просто пропал.

Потом мы тем же путем возвращались в Берлин. Шерли ничего не говорила, только вдруг начала безумно торопиться. Я не мог понять почему. Думал, просто продрогла. Предложил ей опять укрыться под скаткой, но она отказалась без всяких объяснений. И даже не дотронулась до скатки, когда я ей всю ее отдал. Вообще на всем обратном пути она ни слова не проронила. Я почувствовал себя жутким преступником. Начал было опять виражи вырисовывать, но сразу понял, что она против. Торопится — и все. А тут у нас еще бензин кончился. Кое-как мы дошлепали до ближайшего моста. Я хотел сбегать к колонке за бензином, а Шерли чтобы подождала. Но она выскочила из лодки. Я не мог ее удержать. Выскочила, взбежала по мокрым железным ступенькам наверх — и поминай как звали. Не знаю, почему я не бросился за ней. В кино, знаете, часто бывают такие места: она хочет убежать, а он хочет ее удержать, она — дверь настежь, и только ее и видели, а он стоит в дверях и зовет. Я раньше в таких местах сразу выключался. Чушь форменная: три шага — и он бы ее догнал. А тут я сам сидел и смотрел, как Шерли убегает. Меня через два дня крышка ждала, а я, идиот, сидел и смотрел, как она убегает, и думал только, что придется теперь с лодкой одному назад пилить. Не знаю, приходилось ли вам уже когда-нибудь задумываться насчет смерти и всего такого. О том, что однажды тебя просто не будет, раз — и привет, точка, крышка, причем навек. Одно время я часто об этом думал, а потом плюнул и перестал. Не мог себе представить, как это все будет, — в гробу, например. Мне только все чушь какая-то в голову лезла. Вроде того, что лежу я в гробу, темь кругом непроглядная, а у меня вдруг спина начинает жутко чесаться, и если я ее сейчас не почешу, просто подохну. Но в гробу тесно так, что рукой не пошевельнуть. Если с вами бывало такое, то вы знаете, что уже от одного этого чуть не сдохнуть можно. Но ведь в таком случае я, стало быть, только казался мертвецом! Дальше этого я не шел. Не могу себе дальше ничего представить, и все. Может, если кто дальше зайдет, тот уже наполовину мертвец, а я, по-моему, бессмертным себя считал, идиот. В общем, мой вам совет, мужики: лучше не думать ни о чем. Мой вам совет: если от вас девчонка убегает, которая вам не просто так, — не сидите как чурбаны и не думайте ни о паршивой лодке, ни о чем.