Новые праздники - [23]

Так я постепенно и попался в прокрустово ложе «серьезного» искусства, целью которого, как мне кажется на сегодняшний день, на самом деле является просто взъебать всему миру мозги. Это, как в дурацком пошлом анекдоте, охуячить мир трубой по голове и отъебать, пока он ещё тепленький. Это омерзительно!

Но тогда я так не думал. Я думал, что есть некая абсолютная дорога на пути к духовному совершенствованию индивидуально каждого, и через личный опыт отдельных индивидов, к совершенствованию человеческого духа в целом. И вот я думал, что надо идти через бурю и тропический ливень, через Гоби и Хинган, через боль утрат и радость сиюминутных приобретений, за тридевять земель, за семь морей, блядь, идти, идти, идти к своему Нравственному Идеалу.

Человеческий Дух! УУУУУУУУУУУУУуууууууууууууууууу! Ебеный матриархат! Бог! УУУУУУУууууууууу! История и культура! Цивилизация и искусство! Джеймс Джойс и Марсель Пруст! Саша Соколов и Эдик Апельсинкин! Хлебников и Маяковский! Лотман и Бахтин! Дереда и Барт! Якобсон и хуй знает кто ещё! Мы наш, мы новый, блядь, построим!!! Вот так я жил, начиная лет с тринадцати, с небольшими лирическими отступлениями, но в рамках, ебтыть, метатекста.

XXVI

Осознание того, что ВСЕ БЕСМЫСЛЕННО, пришло ко мне холодной зимою тысяча девятьсот девяносто третьего года, на пороге собственного двадцатилетия. Я очень отчетливо помню, как это случилось. Я ехал из Бирюлево, от Вовы с Сережей, ибо Другой Оркестр к этому времени уже активно работал над тем же, над чем ранее мне приходилось трудиться в одиночестве. В тот, первый год нашего существования, мы усердно пытались если и не найти Абсолют, то по крайней мере синтезировать его в своей творческой лаборатории.

Так вот, я ехал домой и обостренно охуевал от тревожных предчувствий, что ещё несколько минут — и я все пойму про этот ебаный мир. Так оно и случилось: когда я вошёл в свой подъезд и начал подниматься по лестнице, я внезапно понял, что если я сейчас не исчезну с такой-то, блядь, хуйней в своей шибко творческой голове с лица многорешной земли, то это, блядь, полный пиздец всем Абсолютам на корню. В общем, как видите, чувство моё описанию никакому не поддается, потому что пытаясь его, чувство, описать, я вижу, что получается только какая-то беспомощная чепуха. Но это было. Я был уверен, что я сейчас растворюсь в пространстве, но ещё более я был уверен в том, что этого не произойдет. В этом, блядь, и весь ужас! Вы поймите! Постарайтесь хотя бы!

Нет! Решительно нет никакого предназначения ни у каких предметов, будь они хотя бы четырежды люди или звери, моря или океаны, небо или лес! Все просто так! Всё-всё! И все, блядь, мыслишки и прочая поебень — тоже просто так! И Христос просто так был, чтоб обнадежить слабых духом. Он, Христос, — просто красный командир, который, блядь, повел всех в божественную атаку, но только-то и успел, что вскрикнуть «За Родину!», погрозить Хаосу своим маленьким пистолетиком, и тут же упал, подкошенный фашистской пулеметной очередью. Но перед этим он, Христос, так трогательно, срываясь на фальцет, орал всякие перформативные речи, что у солдатиков в изрядных количествах выработался адреналин, и они понеслись, блядь, в атаку, даже не заметив, что комиссара убили, и каждый из них в пылу битвы уже по нескольку раз нечаянно наступил ему на уже неживое, с застывшей гримасой самоотверженности, лицо. Такая вот хуйня!..

Вова понял все это через год, после меня, и я не стал ему ставить в упрек, что прошлой зимой он столь радостно надо мной потешался. Подумаешь, блядь, с кем не бывает? (Риторический вопрос, бля.)

Впрочем, конечно, все это понималось мною и раньше, но это не было чувством. Спустя полгода Жестокий Папа подослал мне в качестве второй Единственной Возлюбленной столь глубоко верующую в него Святую Елену. Я не оценил всей глубины его, папиного, самопожертвования. В том и кошмар, что живя рядом с Ленкой, я будто не с ней сожительствовал, а на повышенных тонах вел дискуссию с Господом. Теперь наоборот. Прости меня, Ленушка. А твое мнение, Господи… Как бы я хотел, чтобы оно перестало меня интересовать. Как бы я этого хотел…

XXVII

Все четыре года существования Другого Оркестра я представлял себе смысл своего и нашего музыкального творчества в том, чтобы создавать так называемое в физике «поверхностное натяжение» на говёной жидкости бесмысленной человеческой жизни. Отсюда и склонность к минимализму, само существование какового представлялось мне обусловленным открытой мной аксиомой, что всё — говно, и всё всегда одно и то же. Как и откуда все это вытекает — мне объяснять невъебенно лень, но можете быть уверены, что у меня все логично на ваш манер.

Я представлял себе весь этот окружающий пиздец в виде темной мутной и ледяной воды (видимо, Юнг прав, рассматривая образ воды как символ подсознательного начала), а нашу музыку я, соответственно, мыслил как тонюсенькую корочку более чем хрупкого льда, на который лучше только смотреть, и боже упаси наступать, ибо это конец. Так мы и жили.

При этом мы, разумеется, были молоды, и потому изначальная и она же окончательная пиздецовость мировоззренческой платформы нисколько не мешала нам счастливо и много, как принято говорить, тусоваться, вместе переживать ебаные катарсисы, как я это называю, часы-X, как это называет Добриденка, и ебать мозгА, как это называют Сережа с Вовой, неизменно радуясь тому обстоятельству, что мы друг у друга есть.