Новые миры Роберта Шекли. Том 2 - [9]

— Ну, в общем-то, — сказал профессор Уивер, — выражение «конец света» несколько расплывчато. Мы сталкиваемся с проблемой точки зрения. Можно сказать, что для постороннего наблюдателя, если таковой существует, ничто на самом деле не кончается. Мгновенье боли, дорогая, затем — жизнь вечная, как сказал поэт…

Переключив канал, мы узнали, что расквартированным в Германии войскам раздают праздничные ужины с индейкой Поговаривали о том, чтобы всех солдат отправить домой, но решили все же оставить их на месте на случай, если это все же не конец света, а подлый коммунистический заговор — мы-то знаем, на что способны эти русские с их извращенным чувством юмора и неутолимым желанием устроить всем побольше неприятностей. Говорилось также, что китайцы вовсе не стали объявлять указанный факт населению — только косвенно, в форме плакатов не больше почтовой марки, подписанных «Обеспокоенный сосед из блока Ц».

А Рэйчел никак не могла понять, почему ее любовник Эдвард упорно сидит в своей комнате и заканчивает роман. «Это уже неактуально, — говорила она. — Все равно никто твой роман не напечатает и не прочтет».

— А мне какое дело? — отвечал Эдвард и подмигивал мне. Я прекрасно понимал его — я сам работал как берсерк, чтобы закончить собственный рассказ об этом последнем дне, да-да, я работал с наслаждением, потому что конец света дарит писателю лучший из финалов, последний финал: наступила полночь, и это последняя строка, все, ребята! Какой это вызов! Я знал, что по всему миру художники откликаются на него, пытаясь создать шедевр, достойный привлечь внимание историков из параллельного мира, в котором катастрофы не будет.

— Ну, в общем-то, — сказал профессор Карпентер, — концепция параллельных миров представляется возможной, но недоказуемой, по крайней мере теми средствами, которые мы успели создать. Лично я склонен считать ее успокоительной сказкой, хотя в этом вопросе более компетентен мой добрый друг и известный психолог профессор Мун.

В тот вечер Рэйчел приготовила свою знаменитую фаршированную индейку с клюквенным соусом, и пирог из сладкого картофеля с меренгами, и даже ребрышки по-китайски на закуску, хотя китайцы и не верили в конец света, несмотря на плакаты-почтовые марки с предупреждениями. Весь мир опять начал курить, кроме нескольких упрямцев, отказывавшихся поверить в конец света и потому боявшихся рака легких. Те, кто лежал на смертном ложе, пытались протянуть еще немного, «чтобы, когда уйду я, весь мир отправился за мной». Некоторые врачи оставались на своем посту, называя это своим нелепым долгом, прочие же безостановочно играли в гольф и теннис, даже не пытаясь попадать по мячам.

У индюшки оказалось четыре ноги и восемь крыльев. По телевизору идут похабные шоу: раз всему конец, то все позволено. На деловые письма отвечают, что в голову придет: «Дорогой Джо, возьми-ка свой контракт и засунь себе в жопу шоу закончено и я могу тебе наконец сказать какая ты сволочь но на случай если Конца не будет имей в виду что это письмо шутка и ты такой замечательный человек что наверняка ее оценишь».

Все мы оказались зажаты между непримиримыми требованиями осторожности и наплевательства. А если мы не умрем? Чтобы поверить даже в конец света, нужна вера — это относится и к профессорам, и к посудомойкам.

В последнюю ночь мира я бросил курить. Нелепость. Какое это имеет значение? Я сделал это, потому что Рэйчел всегда утверждала, что значение имеют нелепости, и я всегда верил в это, так что я вышвырнул пачку «Мальборо» в окно и слушал, как профессор Мун говорит: «Исполнение желаний, или его составная часть, исполнение мортидо, не могут быть, пользуясь терминологией Элиота, на законных основаниях обобщены в объективный коррелят. Однако если принять во внимание Юнга и рассматривать конец света как архетип, не говоря уже о Weltanschauung, то наше понимание растет по мере того, как наше tiempo para gastario исчезает в черной дыре прошлого, содержащей все наши надежды и чаяния».

Пришел последний час. Я глодал индейку, Эдвард вышел из своей комнаты, чтобы набрать себе тарелку грудинки и спросить, что я думаю об окончательной версии его последней главы, и я ответил: «Стоило бы еще поработать», и Рэйчел заметила: «Это жестоко», а Эдвард возразил: «Да, я тоже так подумал» — и ушел к себе. Улицы за окнами были пусты, только несколько несчастных бродили в поисках свободного телевизора, и мы с Рэйчел употребили большую часть наркоты и напропалую переключали каналы. Я вынес пишущую машинку в кухню и принялся все записывать, а Рэйчел говорила об отпусках, которые нам следовало взять, и я думал о женщинах, которых стоило любить, и без пяти двенадцать из комнаты снова вышел Эдвард и показал мне переписанную последнюю главу, а я заявил: «Вот теперь сделано как надо», и он ответил: «Я так и думал, а кокаина больше не осталось?» И мы разделались с остатком наркотиков, и Рэйчел закричала: «Бога ради, прекрати наконец стучать по клавишам!» И я заявил: «Я должен это все записать», и она обняла меня, и Эдвард обнял меня, и мы трое обняли ребятишек, которым позволили не идти в постель, потому что наступал конец света, и я пробормотал: «Рэйчел, прости меня за все», и она ответила: «И ты меня прости», а Эдвард добавил: «Я вроде ничего дурного не сделал, но простите вы и меня». «За что простить?» — хором спросили малыши, но, прежде чем мы смогли сказать им, за что, прежде чем поняли это сами…