Новые байки со «скорой», или Козлы и хроники - [66]

Впрочем, Инга давно уже могла быть дома или где-нибудь — и слава Богу; сумеречного Филиппыча не иначе как поглотила Лета. С горя Роман пытался продать керосиновую лампу, а продал часы, тут же закупился и зачем-то заправил лампу портвейном. Потом он, естественно опять-таки, пил, потом искал человека — а затем нашел, должно быть, Диоген некачественный, потому что после тоже пили…

Потом — провал; а потом, на набережной, он стоял на четвереньках, уча метроворостого кобеля задирать лапу, и пытался вильнуть хвостом из симпатии к хозяйке. А это был, скорее, всё-таки хозяин, и тоже крупный, потому что без излишней злобы Роман был спущен в канал, где и, опять естественно, провел ночь — на скамейке возле Львиного мостика…

Чудом не разбившаяся лампа валялась рядом. Было зябко, несмотря на теплое утро, обещающее очередной обморочный, одуряюще жаркий день. Древние тополя на противоположном берегу канала сыпали и сыпали пух, выбелив дно до самой нижней плотины, находящейся у следующего моста в сторону Николы, напротив дома, где Федор Достоевский поселил свою старуху-процентщицу. В другой стороне карнавальная дама с дауном в кильватере добралась до поворота и вдруг исчезла, как глас вопиющего в пустыне… Роман поежился. Нужно было вставать.

Он оправился, уткнувшись лбом в прохладный гранит. На лестнице завозились, спускаясь в канал. Роман неторопливо обернулся, застегивая ширинку, и посмотрел — сначала на жирную крысу, которая нагло шастала возле ломаного ящика, а потом — на одышливую чету, составившую внушительные торбы подле скамьи.

Начало позабавило. Человеческие особи оказались неопределенно-гнилостными, как запах в канале, спесивыми и трусоватыми. Крыса была выразительней.

— Слышь, место продаешь, да? — спросил мелкий муж.

— Только за валюту, — после паузы отозвался Роман, разглядывая крысу.

Чета заерзала и начала озираться. Животное их ничуть не интересовало, скамья же была вне конкуренции — и спуск опять-таки рядом… Особи посовещались, и вперед выступила властная мадам с поллитровкой. Роман внимательно рассмотрел плешку мелкого мужа, на которой блестели капли пота, потом сосисочные пальцы супруги с дутыми золотыми перстнями, наконец брезгливо взял бутылку, тряхнул ее, проверяя, и сунул в карман джинсов.

Больше здесь делать было нечего. Роман зевнул, поднял лампу и неторопливо пошел прочь — под мост, по камням на песке, местами покрытом коркой сгнивших водорослей, перешагивая через островки тополиного пуха, ржавые железяки, обломки ящиков, битое стекло, тряпье, бумагу…

Было душно и худовато. Познабливало, а линялая джинсовая рубаха уже липла от пота. В кармане нашлась раскрошенная сигарета. Сигарету он кое-как выкурил, но легче не стало. Печень хотелось вынуть и положить в холодильник. Хотелось пить. Еще хотелось залезть под душ и похмелиться пивом. Водки не хотелось, при мысли о ней едва не вывернуло. И домой, в свои зажопинские выселки, тоже не хотелось. И в гости к Михаилу… да и рановато было к Михе, не заставил бы и он со вчерашнего все ступени головой пересчитать…

На Николе пробило восемь. По набережной уже вовсю шествовали сонные собачники, преданно глядя на своих питомцев. Питомцы гадили, кто-то по этому поводу лаялся с дворником; какой-то дисциплинированный хозяин собрал собачье дерьмо бумажкой и бросил в канал, едва не угодив в давешнюю бабу, лежащую на фарватере с задранной юбкой — как раз напротив омоновской казармы.

Дауна не было, зато образовался дурковатый сморчок-старичок в белой кепочке с помпончиком. Дурачок, что-то неслышно выговаривая себе, потрогал дерьмо рукой, еще энергичнее задвигал челюстью, выступающей дальше носа, и вдруг пошел, чередуя семенящие шажки с козлиной припрыжкой. Роман обошел бабу и двинулся следом.

Канал оживал. Хрипло каркало воронье. Предприимчивые бабки, спозаранку спустившиеся в канал, теперь продавали импровизированные прилавки из ящиков и досок; просто ящики, собранные заранее, не без успеха сбывал бомж, пока его не турнули алкаши-конкуренты. Ранние продавцы живо раскладывали товар, не слишком мудреный на этом участке канала — мелочевка, старье да ворованное. Шныряли разновозрастные перекупщики и первые покупатели, окончательно разгоняя наглое воронье.

У спуска с правой стороны уже громоздились ящики с пивом. Добрый молодец при них пока скучал, лениво отмахиваясь от бородатенького мужичонки с фотоаппаратом. Роман подошел.

— Да иди ты, на кой ляд мне твоя рухлядь, — незлобно говорил добрый молодец.

— Ну спасибо, ну унизил, добрый человек, — задумчиво отвечал назойливый мужичок-морячок в тельняшке и не уходил.

— А лампа не нужна? — без надежды спросил Роман. — Пару пива бы и курево…

Молодец повел плечами и ни с того ни с сего согласился; бородатенький морячок тоскливо вздохнул.

— Погоди, — сказал ему Роман.

Пиво было тепловатым, но свежим. Мужичонка послушно ждал. Роман отставил початую бутылку, закурил, придирчиво осмотрел ухоженный «Горизонт», проверил затвор и после этого предъявил водку.

— Эхма, — морячок горестно махнул рукой, взял поллитровку и лег на курс. Его штормило.

Роман допил пиво и сдал бутылку. Теперь, без лампы, возвращаться к Михе было как бы и неприлично. Он спустился на фарватер и неторопливо пошел дальше, оглядывая товар и публику.