Новость - [3]

Мы со всех ног кинулись туда. Сил у меня было больше, поэтому у цели я оказался первым и без помех мог рассмотреть место происшествия; у самой стенки карьера, круто поднимающейся вверх, лежал мертвый немецкий солдат. Примерно посередине ямы, на песке, я обнаружил не менее четырнадцати отпечатков подошв. Значит, здесь стояла карательная команда.

«Он хотел смыться», — сказал маленький Домель, поравнявшись со мной.

Я знал, что немецкие солдаты расстреливали теперь каждого, кто пытался от них смыться. Это была война. А каким будет мир? Неуверенными шагами маленький Домель приблизился к мертвому. Он огорчился, что у того сорваны погоны. На них могли быть звездочки. Маленький Домель был охоч до таких звездочек. Почему-то я не слышал выстрелов, убивших человека, который не захотел больше воевать. Видимо, их заглушил гром орудий. Или ветер дул в другую сторону, не было этой вьюги, с которой сегодня приходится бороться маленькому Домелю. Странно, что на нем нет летного шлема. Обычно он с ним не расставался. Хотя речь скорее идет о шлеме мотоциклиста. Для тепла к нему были подшиты наушники, они застегивались у подбородка, и вид у маленького Домеля был такой, будто он и в самом деле надел радионаушники, потому шлем и назывался летным. Он был на нем и тогда, летом. Война уже кончилась, но все еще глубоко сидела в нас. И по-прежнему нас охватывал страх, когда вот так, крича и жестикулируя, прибегал маленький Домель.

«Наш старший, — через силу выдохнул он, — мой брат!» На этот раз бежать куда-то уже явно не было смысла, на этот раз все уже было кончено. Сперва маленькому Домелю нужно было отдышаться. А пока еще теплилась надежда, что старшему Домелю удалось нечто необыкновенное. Он горазд мастерить. Если ему в руки попадала палка, он в два счета вырезал из нее трость с витым узором. Из пустых спичечных коробков он мастерил целые города. Из обгорелых спичек — ветряные мельницы и машины. Самой лучшей из его поделок была трехмачтовая шхуна, она отлично держалась на воде и, не опрокидываясь, могла переплыть мельничную запруду. Однако в последнее время старший Домель, естественно, чаще мастерил военные машины. Подводные лодки, самолеты. Среди его находок был нерасстрелянный зенитный снаряд, он возился с ним до тех пор, пока снаряд не взорвался. «Правую руку, — сказал маленький Домель, — правую руку напрочь оторвало. Он в больнице».

Я опустился на козлы и подумал: скорее всего, мастерить старшему Домелю уже не придется. А мужественный маленький Домель кусал кончик своего летного шлема, стараясь не разреветься.

Вот какие новости приносил маленький Домель, когда прибегал к нам сломя голову. В летном шлеме или без него. Но на этот раз шлем действительно был бы очень кстати, ветер резок, и снежная пелена становится все плотнее. Домель вот-вот будет здесь. Но пока я могу еще думать о разном. И о том, что в последнее время он все чаще приходит обычным путем, а если и бежит через пустошь, то неторопливой рысцой и, прибежав, сразу же начинает говорить. Снова начались занятия в школе. Бруно Цишанг, которого все на свете числили в покойниках, вернулся домой. Умер дедушка Домеля, умер естественной смертью, в своей постели, от старческой немощи. Люди видели, как в окружном городке наш бургомистр пил водку с советским офицером. В лавке выдали дополнительный паек — искусственный мед. Я, правда, опоздал его получить, потому что с этой новостью маленький Домель не слишком торопился.

И вновь я вижу, как ко мне бежит маленький Домель. Он размахивает руками и кричит, борется с ветром и снежной завирухой, первой в эту зиму. А летного шлема на нем нет. Я думаю: опять случилось что-нибудь ужасное, почему я не слышал взрывов? Но маленький Домель уже рядом со мной, он поднимает руки к небу, запрокидывает голову, хочет что-то сказать, но у него прерывается дыхание, он пыхтит и, беззвучно шевеля губами, что-то произносит. И происходит чудо — я все понимаю.

«Снег, — говорит маленький Домель, — снег идет!»

И лицо его светится счастьем.

Все это я вижу во сне, в этом месте я всегда просыпаюсь и думаю: вот что значит мир.

Перевод Л. Фоминой.

Лабиринт без страха

В сущности, придраться было не к чему. Солнце светило, птицы пели, цветы благоухали. Мало этого. Впервые в этом году солнце светило с безоблачного ярко-синего неба. Птицы, особенно дрозды и скворцы, демонстрировали вокал высокого класса. И цветы еще вполне заслуживали внимания. Отдельные крокусы победно кивали яркими бело-желтыми головками, кое-где уже показались нарциссы. Зеленые листочки на кустах еще не успели покрыться слоем пыли. Короче говоря, весна сверкала нетронутой свежестью, ею можно было наслаждаться, как наслаждаются первым глотком вина, первыми строчками хорошей книги или первыми затяжками сигареты. В сущности, все было даже намного лучше, чем обычно. И все же этот день у меня как-то не заладился.

Все время вылезало что-нибудь такое, из-за чего я начинал злиться. С самого утра настроение мне испортил переполненный поезд. Ну ясно, ведь была страстная пятница, а в этот день, как всегда, всем поголовно приспичило куда-то ехать. В конце концов, железнодорожники тоже всего лишь люди, а людям свойственно ошибаться. Конечно же, они должны были предвидеть наплыв пассажиров и прицепить в этот день парочку лишних вагонов. Но может, им это запрещалось какой-нибудь инструкцией, а может, просто не было вагонов, потому что они срочно понадобились где-то еще. И я в свои тридцать с небольшим вполне могу постоять какие-то там два часа в проходе! И нечего из-за этого злиться! Итак, я стоял всю дорогу и все же злился.