Новогодний роман - [2]

— Утро встало… Встал и я. Все… Теперь у нас семья.

Сержант был высок и громоздок. Фуражка с опереточной тульей терла мягкую крышу кабины. Ногам было тесно. Пузанов сжимал их так, что коленные чашечки неприятно чувствовали друг друга. Пузанов взялся за рычаг переключения скоростей в легкомысленном жабо-лохматке, опустил набрякшие забрала век и позвал.

— Курсант.

Напарник Пузанова, парнишка лет восемнадцати, не отзывался. Он устроился на кресле, сложившись сразу в трех местах.

— Курсант — снова позвал Пузанов.

Парнишка его не слышал. Из приоткрытого рта текла сладкая струйка.

— Богатый — отрывисто тявкнул Пузанов.

Парнишка встрепенулся, втянул слюну и испуганно зачастил.

— Что? Что такое? Вызов?

— Вызов — подтвердил Пузанов — Я тебя вызвал. Спишь как сурок в дырку носок. Разок по маршруту махнем и в стойло. Можешь радоваться. Первое дежурство, как первая девушка. Тут главное что?

— Что?

— Главное не уменье. Главное чтоб потиху и без крику. Понимаешь о чем я?

Богатый рукавом протер запотевшее стекло. Из церковной лавки на него взирали грозные очи потертого на сгибах плакатного святого. Строгие, но одновременно наивные и доверчивые, как широко распахнутые окна на первых этажах. Богатый отвернулся. «Неловко как-то вышло» — подумал он. Пузанов заснул сразу же, как отгремела дискотека в клубе офицеров. Проводив прицеливающимся взглядом последнюю подгулявшую парочку и подхватившее ее такси, Пузанов расслабился и донес до курсанта поразившую его мысль.

— Я вот чего думаю. Спать, не брехать. Понимаешь сержант.

— Угм — подтвердил, не вслушиваясь Богатый — Может задержим — с надеждой спросил он— Они ж нетрезвые. нарушают общественный порядок.

— Такой порядок как огород без грядок — хорошо и затейливо ответил Пузанов. Устраиваясь поудобней, он отчески посоветовал курсанту:

— Не нарушай сон, не жми на клаксон.

После чего его голова свалилась на грудь, и он мгновенно захрапел. Богатый крепился. Он был молод. Воображение подстегивало его. Оно не лежало на его плечах неподъемным грузом, как у зрелых людей. Богатый воображал себя, то часовым на объекте, где хранилось оружие мирового забвенья, то беглым арестантом со звериным чувством опасности. До рези в глазах пялился он на пустынную улицу, боролся с оцепенением, клевал носом и вскидывался, прижимаясь к холодному стеклу. Навалившуюся дрему покалывали рапирные лезвия нервных окончаний. Воображение сыграло злую шутку с Богатым. Запечатлев в его сознании улицу, церковь и канделябры, оно покинуло его, и сон стал явью, а явь сном. Богатый не мог понять, видел ли он на самом деле человека со странной походкой или он всего лишь приснился ему. Пузанов развернул завтрак.

— Завтрак туриста, даже банка хрустиста. — Пузанов предложил Богатому. На мятой газете на коленях сержанта лежал отрез белого хлеба, горка подвядшего сала с мясной прослойкой, жадные до влаги, сочащиеся жиром красные медальоны салями и дробинки твердых домашних помидоров.

— Угощайся, курсант.

Богатый отломил кусок батона и взял маслянистый кусок сала с помидором. Желая сделать Пузанову приятное, он поинтересовался.

— Супруга у тебя наверное хорошая?

Пузанов мудро заметил.

— Супруга — это квадратура круга. Мы и сам с усам.

Проглотив колбасу, Пузанов зубами вытащил пробку из термоса.

— Коньячку-бодрячку.

— Богатый, собравшийся расправиться с бутербродом замер.

— Ты что! Мы же на работе — негодующий Богатый добавил еще насчет плохого примера, но был остужен Пузановым.

— Ты не пионер. Зачем тебе пример. — сказал Пузанов и, немного помолчав, назидательно добавил.

— Бутерброд клади в рот.

Богатый поперхнулся и закашлялся.

— Хватит. Хватит Дыру пробьешь. — сварливо забурчал Богатый, останавливая поток пузановских тумаков, посыпавшийся на его спину.

Пузанов поднял термос.

— Как говорится. Пить не грех, не грех и выпить.

— Да уж — с чувством произнес Богатый. Он начинал понимать, почему перед дежурством на него с таким злорадством смотрели некоторые сослуживцы. Славный сержант страсть как любил нравоучительные пассажи. Человеком он был семейным. Супругу называл Галочкой. Пожалуй, это было все, что осталось грациозного в бигудяшной барыньке Галине Федоровне. Супругом и домом она правила лениво, но увесисто. А ведь когда-то вспоминалось Пузанову: черемуха кипела белым взваром, и все вокруг было волнующим и прекрасным. Но Галочка, свечечка в плетеных босоножках, стала Галиной Федоровной, Пузанов стал сержантом. Сложилось, устоялось, но нет, нет да всколыхнет, взбудоражит, налетит воспоминание и толкнет на непроверенные крайности. Чудное это племя — сорокалетки. Состоявшиеся и оперившиеся господа внезапно, закладывают крутое пике и бросаются в неизведанное. Чудики, право слово. Они достигли успокоенности, мало того не щадя сил боролись за нее и наконец получив, не наслаждаются. Более того она гнетет их. Добившись желаемого не все, но многие из них понимают, что упустили главное. Отличие сорокалетних от самих же себя, но моложе, состоит в том, что они замедляют убыстренный шаг. Они останавливаются. Они начинают смотреть назад, и внутри навсегда поселяется черная мышь сожаления. Если бы тогда я сделал вот так? Как бы все обернулось? Зачем я тратил столько сил, если можно было обойтись малой кровью? Почему я подличал? Почему соглашался? Ну достиг, добежал, а дальше что и почему страдал? Они пережили Спасителя, а это налагает дополнительные обязанности. Быть умней, чище и правдивей. Но ведь это и есть самое трудное с таким-то наследством. Отсюда страдания и мучения солидных чемоданов. Взбрыки и падения. побеги к психоаналитикам и молодым не раскрывшимся девушкам. Разруха семейного очага. Калечащие потомство наставления и поучения. Все приходяще-уходяще. Уйдет и это. Подступит старость. все заслонит томительное и бессильное ожидание. К черной мыши добавится серая… Сержант Пузанов в полной мере переживал все коллизии срединного возраста. Он полюбил ночные дежурства, чего раньше за ним никак не водилось. Стал молчалив и задумчив. Внешне перелом проявился в том, что Пузанов стал говорить неуклюжей рифмой. Воспитательно и назидательно стал общаться Пузанов с коллегами по работе. Страшно это бесило всех, но не останавливало Пузанова. Поговорки (предпочтение отдавалось вещам собственного сочинения) загадочные двустишья ставили в тупик самых опытных сотрудников. Один майор Чулюкин, непосредственный начальник Пузанова и Богатого понимал сержанта. Наверное, потому что с сержантом они были погодки. Из перлов, изобретенных мятежным пузановским разумом для примера можно выделить следующие. «Стоит дуб земли пуп» — это про майора Чулюкина. На жалобы ефрейтора Ковальчука о семейных неурядицах и виновной в них тещей Пузанов откликнулся так «Гангрену уничтожим дружбой», оставив обескураженного ефрейтора размышлять: смириться или рискнуть и воспользоваться бензопилой. Вертлявой хохотушке Майечке из отдела кадров Пузанов каркал зловещим вороном: Поешь? Подмигиваешь взглядом? А мужикам совсем не это надо. С дотошностью работорговца на невольничьем рынке, осмотрев, присланного ему в напарники курсанта Богатого для прохождения практики, Пузанов перешел на элегический тон и задвинул вообще что-то несусветное: «Я счастлив, что я в прошлом жил, доволен, что живу я в настоящем и рад, что в будущем меня не будет». Во время облавы на насильника Решетилова Пузанов действовал в тесной связке с ротвейлером Диком. Они отличились, а Пузанов поразил координатора операции полковника Счастного выспренной японской хокку.