Новое время — новые дети - [24]

На том же конгрессе приводились данные и по более благополучным категориям детей. Например, по тем, которые, в отличие от нищих, ходят в школу. Статистика тоже неутешительная. 70–80% школьников страдают теми или другими нервно–психическими расстройствами, причем наблюдается выраженная тенденция роста неврозов, психозов и прочих подобных заболеваний.

Какова могла бы быть роль учителя в «предлагаемых обстоятельствах»? Он мог бы сыграть амортизирующую, а следовательно, стабилизирующую роль. Но для этого надо остаться русским интеллигентом, т.е., восставать против несправедливости. И тогда хотя бы одна, но очень важная внешняя опора у ребенка из бедной семьи будет. В «России, которую мы потеряли», дело именно так и обстояло. На стороне обездоленных была вся русская классика, а учитель, насколько мог, служил ее проводником.

Если же разговор о бедности, о социальном неравенстве и, главное, возмущение этим неравенством будет в школе табуироваться, если ребенку дадут понять, что про это не говорят (благо тема секса растабуирована, и «свято место» пустует), то у него появится дополнительный и очень сильный источник невротизации.

И расчет, что у нас будет как на Западе — дескать, ребенок, усвоив с детства, что бедность — это «его проблемы», будет лишь активнее пробиваться наверх — подобный расчет представляет собой очередную химеру. Мы склонны считать вслед за рядом крупных философов и культурологов, что конкурентность не есть доминирующая черта русского характера. А наша работа с детьми–невротиками многократно убеждала нас в том, что жизнь в соревновательном режиме для их психики просто губительна. К таким детям неприменима логика, что самый простой путь — это путь прямой.

Поясним на примерах. Казалось бы, чего проще: ответить, как тебя зовут? Но это для ребенка с устойчивой психикой. А нервный ребенок может дать самую парадоксальную реакцию: закрыть лицо, спрятаться за спину матери или под стол, зарыдать и выбежать из комнаты. Т. е. вроде бы страшась людского внимания, он своим поведением как раз это внимание привлечет. Или, предположим, уроки. Сколько мы видели детей, которые способны все сделать за полчаса, но тратят на это целый вечер, лишая себя прогулки, телевизора, доводя до исступления родителей!

Так что не надо строить иллюзий: большинство детей из числа малообеспеченных будут психологически неспособны на длительный, упорный труд и довольствование малым в сочетание с предприимчивостью и гибкостью — а этот комплекс как раз и необходим в рыночных условиях для достижения «маленького личного счастья в укромном уголке», к которому призывают авторы новых гуманитарных учебников. Тем более, что «укромный уголок», во–первых, нынче недешев, а во–вторых, современные установки, реклама и проч. формируют как идеал образы, ассоциирующиеся вовсе не со скромным достатком, а, по выражению О.Мандельштама, с «бандитским шиком». Социологи, занимающиеся проблемами молодежи, уже отмечают огромный разрыв между реальными возможностями молодых людей и уровнем их притязаний, и этот разрыв с ростом социального расслоения будет только увеличиваться.

Поэтому разумнее представить себе реальную судьбу множества сегодняшних детей. Самые слабые постараются уйти от рельности. В алкоголизм, наркоманию, бродяжничество. С соответствующим качеством труда и потомства. Более шустрые и честолюбивые будут всеми способами завоевывать себе «место под солнцем». Но опять–таки не честным трудом и пуританским образом жизни! Портрет советского карьериста памятен, наверное, многим. И вряд ли у кого–то (и уж тем более у людей, лично столкнувшихся с подобными персонажами) вызывает симпатию. Но декларируемые тогда установки — честность, взаимопомощь, презрение к подлости — хотя бы отчасти сдерживали карьерный раж. Нынешние же установки не только не противовес, а, можно сказать, попутный ветер для карьериста. Лицемерие, эгоизм, продажность, способность на любой подлог — эти и многие другие столь же «приятные» качества расцветут (и уже расцветают) пышным цветом. Каково будет работать с такими людьми, общаться, заводить семью?

Весьма реально и то, что традиционно называется кривой дорожкой — уход в криминальный мир. И сегодняшняя–то статистика выглядит угрожающе. С 1987 по 1995 г. уровень общей преступности увеличился в 2, 2 раза, убийства выросли в 4, а грабежи и разбои — более чем в 6 раз. Мы берем на себя смелость утверждать, что уход от социальных проблем в школьном образовании не смягчит, а значительно усугубит эту картину. Вы спросите, какая связь? — Самая непосредственная.

Учитель, отгораживающийся от борьбы с несправедливостью, в условиях русской культуры автоматически выбывает из списка порядочных людей. И, соответственно, утрачивает право и возможность влиять на ребенка, перестает быть авторитетом. А у детей и подростков, тяготеющих к криминальной среде, потребность в авторитете гораздо выше, чем у детей обычных. (Кто не верит, пусть перечитает хотя бы «Педагогическую поэму» А.Макаренко). Бедные и нередко спившиеся родители–какой это авторитет для мальчиков, жаждущих яркой, полной острых и сильных впечатлений жизни? И тут совершенно естественно актуализируются криминальные авторитеты, которые, кстати, с готовностью предоставляют ребенку и внешние опоры. Ведь мафия — уродливая замена модели традиционного общества с его патернализмом, семейными связями. Недаром там приняты клише