Новое время — новые дети - [20]

— Мы вообще отказались от преподавания литературы и заменили ее литературоведением, — сообщил директор.

В ходе дальнейшей беседы выяснилось, что под литературоведением понимается исключительно разбор художественных особенностей произведения: анализ метафор, эпитетов, языковых пластов и проч. и проч.

Выяснилось, правда, и то, что недавно лицей вынужден был отказаться от столь жесткого подхода.

— Некоторые папаши и мамаши выражали недовольство, — пожаловался директор. — Видите ли, дети не знают содержания произведений! Можно подумать, для современной жизни это актуально…

Дальше прозвучала еще одна претензия. Теперь уже в адрес учителей:

— Учителя в нашей стране нормального найти — это большая проблема. Уж, казалось бы, делай, что хочешь! И деньги я приличные плачу, и детей по 5–8 в классе… Только работай. Так нет же! Совковым учителям обязательно надо о смысле жизни с детьми разговаривать, о высоких материях. А нормально преподавать предмет им неинтересно. За год четверых словесников сменил, представляете? Вот сейчас опять нового ищу.

Честно говоря, слушать эти откровения было не только любопытно, но и радостно. Радостно, потому что до сих пор не все покупается за деньги. Даже при такой нужде, какую терпят сейчас наши педагоги, они не спешат отказываться от основ своей профессии. Ведь вопрос о смысле жизни — это главный вопрос литературы. И не только литературы, но и обществоведения, истории, философии, социологии и т.п. И как можно, преподавая эти предметы, обойти его молчанием? Ох, долго незадачливый директор будет искать «чистых предметников»!.. Или это мы незадачливые и не понимаем, что параллельно с выпуском новых учебников куются новые кадры и проходят переподготовку старые? И вообще, жизнь заставит, голод не тетка…

Можно, конечно, создать такую безработицу, что учителя будут на черное говорить белое и в рассказе «Му–Му» обращать внимание учеников главным образом на звукоподражательный характер заголовка.

Но представляете, как им будет тошно? С каким презрением к себе это будет связано? И как это презрение к себе отзовется ненавистью к тем, кто их вынудил постоянно лгать? И до какого градуса дойдет эта ненависть, поскольку будет тайной? Примеры–то подобные перед глазами. Кто громче всех кричит о коммунистических зверствах, об идентичности коммунизма и фашизма, о «проклятой тоталитарной» и о «черной дыре длиной в 70 лет»? Те, кто больше всех прогибался, «активничал», врал — в общем, был, что называется, «трижды партийным». И не задаром.

Психологически это легко понять. Нет больших мужененавистников, чем проститутки.

По нашим многочисленным наблюдениям, в последние годы чувство психологического комфорта (насколько оно вообще возможно в столь дискомфортной ситуации) испытывают либо те, кто всю свою жизнь, а не только в какой–то период, исповедовели принципы максимального «неучастия во лжи», не состояли в КПСС и даже старались не иметь друзей среди партийных карьеристов, либо те, кто вступал в партию действительно по убеждениям. Хотя в 70–е годы таких искренних неофитов уже почти не встречалось. ибо даже школьники постарше знали, что если хочешь быть начальником, надо вступать в партию. Поэтому вторую категорию сейчас составляют или люди старшего поколения, или те, кто пополнил ряды коммунистов совсем недавно, когда это уже не сулило никаких выгод.

Если вернуться к учителям, то их внутренний конфликт будет куда драматичнее, чем у партийных боссов. И вовсе не потому, что им придется лгать не во имя престижных благ, а только чтобы с грехом пополам прокормиться. (Это–то как раз могло бы послужить некоторым оправданием: дескать, «не корысти ради, а токмо волею пославшей мя жены», как говаривал незабвенный отец Федор). Тут дело в другом.

Партийные начальники нарушали моральные нормы, что называется «в индивидуальном порядке»: призывали к добру, правде и справедливости, а поступать могли несправедливо и зло. Иначе говоря, их поведение не соответствовало провозглашаемым идеалам. Учителя же, умолчав о главном — самих идеалах — косвенно посягнут на них и тем самым предадут основы нашей культуры, а это более страшное испытание для совести. К тому же не надо забывать, что учителями по большей части становятся люди с благородными помыслами, для которых карьерные соображения не приоритетны. Функционеры и в этом смысле были в более выигрышной ситуации, т.к. это люди другой породы. Честолюбивый, конкурентный характер не слишком совместим с обостренной совестливостью.

Кроме того, функционеры занимали весьма высокое положение в щественной иерархии (т.е., не зазря страдали, с их точки зрения). Учителя же и тут безнадежно проигрывают, ибо в результате социального расслоения будут находиться, да и уже находятся на одной из низших ступенек иерархической лестницы. Зарплату им в десятки раз не увеличат, многочисленные льготы, которыми пользовались и пользуются чиновники, учителям тоже никто не даст. А что еще определяет социальную высоту? — Только одно: почет и уважение общества. А чем это завоевывалось в нашем культурном пространстве? — Именно тем, о чем с таким раздражением говорил директор частного лицея. Учителя стремились быть не чистыми предметниками, а именно «учителями жизни». И жизнь ими понималась не просто как совокупность биологических функций, а напряженный путь вверх. Не к Богу, ибо советская школа была атеистической, но к нравственно–культурным вершинам. В свете этого важнейшей функцией учителя было развитие «нравственного прямостояния» учеников.