Новое откровение - [2]

В это же самое время — приблизительно в году 1886 — мне попалась книга, озаглавленная «Воспоминания судьи Эдмондса». Ее автор был членом Верховного Суда С.Ш.А., человеком высокой репутации. В своей книге он рассказывает о том, как после смерти жены продолжал общаться с ней в течение многих лет. Эдмондс приводит разного рода подробности. Я прочитал его книгу с интересом и полнейшим скептицизмом. Мне она показалась примером того, что и в уме людей практического склада могут быть слабые стороны, своеобразная реакция, думалось мне, на плоские факты жизни, с коими они вынуждены постоянно иметь дело. Где, спрашивается, находился тот дух, тот ум, о котором он говорил? Предположим, с человеком произошел несчастный случай, повлекший за собой повреждение черепной коробки, — в результате изменится весь его характер, ум высокого порядка опустится до самого низкого уровня. Наконец, под влиянием спирта, опиума и других наркотических веществ характер человека может совершенно перемениться. Это должно доказывать, что дух зависит от материи.

Таковы были доводы, которыми я располагал в те дни. Я был не в состоянии понять, что не сам дух меняется в подобных случаях, но тело, через которое дух действует и которое служит ему способом выражения. Это все равно как повредить скрипку: она издаст лишь нестройные звуки, но сам музыкант, взявший ее в руки, не утратит от того своей способности быть виртуозом.

Любопытство мое было достаточно подстегнуто, для того чтобы у меня возникло желание и впредь при всяком удобном случае читать литературу подобного рода. Я был весьма удивлен, обнаружив, что многие великие люди, коих имена стали символом науки, целиком и полностью верили в то, что дух независим от материи и может существовать без нее. Когда я рассматривал спиритизм просто как вульгарные домыслы невежд, я склонен был относиться к нему с презрением; но, узнав, что его отстаивают такие ученые, как Крукс, известный мне как величайший английский химик, Уоллес, соперник Дарвина, и Фламмарион, крупнейший астроном, я уже не мог позволить себе подобное пренебрежение. Было бы слишком легко отмахнуться от их трудов, исполненных самого тщательного и кропотливого анализа предмета и вытекающих из него выводов, сказав себе: «Пусть их! Видно, в голове у них есть прореха.» Надо, однако, обладать большим запасом самодовольства и самоуверенности, для того чтобы ни на минуту не предположить, что такая «прореха» имеется как раз в собственной голове. Некоторое время скептицизм мой поддерживало то соображение, что другие авторитетные ученые — сам Дарвин, Гексли, Тиндаль и Герберт Спенсер — потешались над этой новой ветвью исследований. Но когда я узнал, что их пренебрежение достигло такой степени, что они даже не пожелали ознакомиться с предметом, что Спенсер многократно заявил о своем априорном неприятии подобных исследований, тогда как Гексли признался, что его это попросту не интересует, то я был вынужден допустить, что, как ни были они велики каждый в своей области, в данном вопросе они выказали непростительную слабость, поскольку их подход в данном случае крайне догматичен и всего менее научен. Напротив, по-моему, те исследователи, которые не почли за труд изучить спиритические явления и попытаться вывести управляющие ими законы, пошли по истинно научному пути, пути знания и прогресса. И тогда логика моего рассуждения поколебала мой скептицизм.

Однако мои собственные опыты его вновь несколько укрепили. Стоит напомнить, что я работал тогда без медиума, а это все равно что уподобиться астроному, не пользующемуся телескопом. Сам я не обладаю медиумической способностью, или «психической силою», и те, кто работали со мною обладали ею еще в меньшей мере. Всех нас, вместе взятых, едва хватало на то, чтоб собрать минимум магнетической силы (можете назвать это как-то иначе), необходимой для получения движений стола, в итоге которых получаются сомнительные и зачастую глупые послания. У меня до сих пор сохранились записи тех сеансов и копии, по крайней мере, некоторых из этих посланий. Они не всегда были совершенно глупыми; например, когда, задавая контрольный вопрос, я спросил, сколько мелочи у меня с собой в кармане, стол по буквам ответил: «Мы приходим сюда, чтобы наставлять и возвышать души, а не за тем, чтоб отгадывать детские загадки.» И вслед за этим: «Религиозный склад ума, а не критический желаем развить мы в людях.» Никто, думаю, не расценит такое послание как ребяческую шутку. С другой стороны, я постоянно опасался, не объясняется ли все это невольным надавливанием на поверхность стола, которое производят участники сеанса. Именно тогда произошел случай, сильно меня разочаровавший и заставивший надолго потерять интерес к этим явлениям. В тот вечер условия были очень хорошие, и мы получили длинную серию движений, которые, как казалось, совершенно не зависели от нашего влияния. Из них выстраивались длинные и подробные послания, исходившие от духа, назвавшего свое имя и сказавшего, что он был коммивояжером и погиб недавно во время пожара театра в Эксетере. Все детали выглядели точными, и он умолял нас написать его семье, которая проживала, как он сказал, в местечке под названием Слэттенмир, графство Камберленд. Я так и сделал, но письмо пришло назад как высланное по неверному адресу. До сего дня я так и не знаю, было ли то розыгрышем, или произошла какая-то ошибка в написании адреса; но таковы факты, и на какое-то время они породили у меня отвращение ко всему роду этой деятельности. Одно дело было изучать предмет, но когда предмет этот начал устраивать изощренные шутки, то, показалось, пришло время сделать перерыв. Если есть на свете такое место как Слэттенмир, то я даже и сейчас был бы рад узнать об этом.