Новгородская вольница - [62]

Кругом царила тишина, Григорию на пути попадались только белогрудые сороки, да вороны, привольно разгуливавшие по первой пороше, но спугнутые его приближением, они с диким карканьем взвивались на воздух и, уносясь, рябели вдали, мелькая своими крыльями.

Случайно Григорий пошел прямо на русский лагерь.

Чурчила с Дмитрием, услыхав от Пропалого о намерении ливонцев напасть на них, заторопили дружинников идти в поход и, таким образом, предупредить врагов.

Усиленная работа кипела в лагере.

Иван Пропалый первый заметил приближающегося Григория и с изумлением воскликнул:

– Это кто еще выступает прямо на меня?

– На ловца и зверь бежит! – сказал Чурчила, подходя к нему с Дмитрием.

Несколько дружинников бросились было на незваного гостя, но твердая его поступь, смелый добродушный вид, а главное, наказ Чурчилы не трогаться с места остановили их.

Григорий все приближался.

Каким трепетом забилось его сердце, когда он разглядел своих земляков, узнав их по одежде и вооружению, которые еще со времени раннего детства запечатлелись в его памяти. Шишаки, кольчуги, узловатые кистени, в кружок обстриженные волосы, русский язык, еще памятный ему, – все это было перед ним.

Он не мог дойти до Чурчилы, Ивана и Дмитрия, молча ожидавших его. Чувство сладкое, невыразимое, никогда им неизведанное наполнило его сердце, ноги его подкосились, он упал на колени, протянул руки по направлению к лагерю и зарыдал.

«Вот кого искали ливонцы, – подумали про себя Чурчила, Иван и Дмитрий. – Под щитом неба прошел он невредимо сквозь тысячу смертей! Это «русский, это «брат, это «земляк наш!»

Они подошли к нему и, не спрашивая его о роде и племени, открыли ему свои объятия.

Вся дружина приняла его с выражением радостного восторга.

Когда желанный гость отдохнул, утолил свой голод и жажду в кругу близких его сердцу людей, при звуках чоканья заздравных чар и братин, все сдвинулись вокруг него и он рассказал им, насколько мог, о житье-бытье своем в чужой ливонской земле, упомянул об Эмме и умолял спасти ее от злых ухищрений Доннершварца и его сообщников.

Чурчила и многие другие тотчас догадались, кто был этот бесприютный юноша, но не сказали ему ничего, чтобы не прибавить к свежим ранам новых.

Они обещали ему во что бы то ни стало добыть мечом головы заклятых врагов его и Эммы.

– Куда же ты денешь свою возлюбленную, когда мы выхватим ее из замка, как самую ценную добычу? – спросил его Чурчила.

– Куда?.. Отвернусь от нее и отдам ее возлюбленному! – отвечал Григорий.

– Как бы не так! – возразил Иван. – Это не по-моему. По-моему, так не доставайся никому: расколол бы ей череп, да и отдал бы ему.

– Вестимо, на что же и добывать ее?

– Кровь да золото, вот что тянет нас на битву, – послышалось замечание.

Григорий молчал, но взгляд его был красноречивее слов.

– Хочешь ли ты идти туда вместе с нами? – вдруг спросил его Чурчила после некоторого раздумья.

– Жизнь и смерть готов я делить с тобой… Но я изгнанник…

– Что же? Ведь мы не в гости пойдем. Ты будешь только охранять девицу и отражать удары, направленные на нее… Тебе жизнь постыла, мне также, – выразительно добавил Чурчила. – А кто за чем пойдет, тот то и найдет. Понимаешь ты меня?

– Да что его спрашивать? Он наш, на Руси родился, стало быть, должен любить с малолетства меч и копье, а не бабье веретено. Разве иная земля охладила его ретивое, – с видимым неудовольствием заметил Дмитрий.

– Братцы! – отвечал Григорий, схватив их за руки, – если бы я был ливонцем и вы бы пришли за мной вести расчет оружием, любо бы было мне потешиться молодецкой забавою. И тогда, Бог весть, чья сторона перетянула бы! Или, к примеру сказать, когда бы я с вами давно был однополчанином и мы пришли бы вместе сюда на врагов, – не хвастаюсь, а увидали бы вы сами, пойду ли я на попятную.

Глаза его, воодушевившись мужеством, загорелись.

– Гляньте-ка, братцы! – воскликнул радостно Прошлый, указывая на Григория, – так и пышет весь отвагой! Я готов спорить на что угодно, что не кровь, а огонь льется в его жилах…

– Я не договорил еще, – продолжал Григорий. – Чужая земля воспитала круглого сироту и была его родиной, чужие люди были ему своими, и подумайте сами, должен ли он окропить эту землю и кормильцев своих собственной их кровью? Не лучше ли мне на нее пролить свою, неблагодарную? Разве вы, новгородцы, выродились из человечества, что не слушаете голоса сердца?

Многие были тронуты его речью и молчали, внутренне соглашаясь с ним, но со стороны некоторых послышался громкий ропот.

– Брат Григорий, – начал Чурчила после продолжительной паузы. – Всякий, кто чувствует в себе искру чего-то… небесного… как бы это пояснить… я красноглаголить не умею, а прямо скажу: кто называется человеком, у того и тут должно быть человеческое.

Он указал на сердце.

– Мы понимаем тебя! – продолжил он. – У нас тут кроется и любовь, и отвага, и жалость, и сердоболие, а кто не чувствует в себе того, тот пусть идет шататься по диким дебрям и лесам со злыми зверьми. Ты наш! Мы освобождаем тебя от битвы с твоими кормильцами и даже запрещаем тебе мощным заклятием. Пойдем с нами, но обнажай меч только тогда, когда твою девицу обидит кто словом или делом.