Новейшая оптография и призрак Ухокусай - [12]

Остальные, что характерно, не обратили на всю эту интермедию ни малейшего внимания.

Сударый поморщился. Происходящее на пластине ему категорически не нравилось. Что за театр абсурда? Почему от почти статуэточной неподвижности образы перешли к шутовской деятельности, лишенной, кстати, всякого жизнеподобия? Можно подумать, наяву никто не обратил бы внимания на неумную шутку старика Нахапа или на то, что при полном попустительстве мадам Полисьен юный Навар принялся привязывать к хвосту собачки консервную банку!

Смущенный этими очевидными нелепостями, Сударый даже отнес пластину в лабораторию и вновь измерил духовную энергию, но показатели оставались прежними.

И вдруг его осенило. Да ведь изображения созданы путем концентрации световых и магических токов! Значит, запечатленные образы несут действительно присущий прототипам характер — но в сгущенном, гипертрофированном виде. Вот откуда все их маньеристское позерство и преувеличенные жесты. Им не важно, что вокруг царит безмятежная статика стеклянной пластины, — они будут проявлять свои характеры независимо от окружения…

Подобной проблемы прежде никто и представить не мог. Сударый наконец-то в полной мере осознал, что является первопроходцем неизведанной области познаний. Однако радости не испытал. Вообразив, что сейчас творится в доме Рукомоевых, где все то же самое совершается на холсте два на три аршина, он поспешил обойти дом, проверяя замки и подпирая двери, а вернувшись в гостиную, чуть было не снял со стены одну из рапир.

Образы между тем совсем распоясались. Особенно старался родоначальник: подножки ставил всем подряд, всех щипал, на всех ябедничал — однако когда стихали вызванные его шуточками ссоры, смех у него сменялся плачем, из чего становилось видно, что этот старик в своей большой семье очень одинок.

Наварчик шалил за троих, черпая вдохновение в проделках деда, но с каждой минутой все чаще обращался к другой деятельности: клянчил деньги, и на это его уже вдохновлял отец. Захап не оставлял намерения во что бы то ни стало истребить Незагроша и постоянно подбивал Прокрута на какие-то гадости. Тот охотно соглашался, однако ни одно совместное предприятие не доводил до конца, зато в честь каждого требовал безвозмездного займа. Еще немного — и он уже принялся шарить по карманам Захапа, пока тот сверлил взглядом ненавистного зятя.

Сударому было противно, однако он по странному свойству человеческой души не смог оторваться от омерзительного зрелища. Он даже вскочил на ноги, когда госпожа Хватунья приказала служанке принести всем чаю (и та действительно ухитрилась где-то его раздобыть в рамках снимка!), а потом принялась подсыпать что-то в чашки. Однако поскольку в отличие от изобретательной служанки могла оперировать только теми предметами, которые попали в объектив, вместо яда использовала пудру, что ее сильно расстраивало.

Единственными, кто сохранял изначальную благопристойность, были, как ни странно, Незагрош с Запятуньей. У последней резко прекратились приступы истерики, связанные с семейными неурядицами, и чета Молчуновых мирно ворковала, не обращая внимания на царящий вокруг содом.

Сударый обхватил голову руками. Уже и слуги начали показывать «истинное лицо» — пока, правда, только в виде гримас, которые строили за спинами хозяев; уже Наварчик деловито вычищал карманы матери; то же делал Прокрут с карманами брата, после чего принимался осыпать деньгами молодую служанку; уже Захап свивал удавку из разодранной (на зависть собачке) портьеры…

И, как ни глупо это было, пришла Сударому в голову фантазия, будто он спешно собирает чемодан: смена белья, деньги, дневник наблюдений, лабораторный журнал, драгоценный призматический объектив…

На стеклянной пластине Прокрут подкрадывался с ножом к спине Захапа, а Хватунья, стараясь не разбудить старика, прилаживала к его шее Захапову удавку; юный Навар прятал под рукой мертвецки пьяной мадам Полисьен чей-то выпотрошенный бумажник, а Профицита совместно с одним из слуг, рослым красавчиком, истязала обольщенную Прокрутом служанку, ругаясь при этом с такой отчетливой артикуляцией, что, даже не умея читать по губам, легко было угадать часто повторяемое «неблагодарная свинья»…

Стук во входную дверь отвлек Непеняя Зазеркальевича от продолжения фантазии: он размышлял, укладывать ли в чемодан злополучный снимок. Сердце ухнуло и затаилось, точно прислушивалось вместе с Сударым. Стук повторился, и был он громок и настойчив, хотя, пожалуй, не свидетельствовал о намерении стучащего, если ему не откроют, выломать дверь.

Сударый положил снимок на полку, взял-таки рапиру и спустился вниз.

— Кто там?

— Открывайте, господин оптограф, это я, Молчунов! — послышалось снаружи. — Да снимите руку с эфеса, ежели вы при оружии, кровопролития не будет. Я намерен поблагодарить вас за чудесный портрет! Ну отворяйте же, чего боитесь?

Пожалуй, именно последним словом он и заставил Сударого открыть. Молчунов был в изрядном подпитии и потрясал початой бутылкой.

— Вы и впрямь кудесник, я и надеяться не мог на такой эффект! — воскликнул он, шагнул через порог и панибратски хлопнул Сударого по плечу. — Что за портрет! Э, да вы и впрямь вооружи…