Новеллы - [4]

— А теперь выступает непревзойденный… блестящий… Дима Безуглый… Приветствуйте!

Оставаться долго на Майдане Независимости было опасно, поэтому, покружив среди разгоряченных борьбой сердитых митингующих и не найдя в том ничего интересного, пацаны разбежались. Артик — под гостиницу “Днепр” — попрошайничать, а Димка нырнул в метро, чтобы скорее попасть домой и рассказать маме о “бороде”.

Всю дорогу, глядя на свое отражение в темном окне вагона, Димка представлял себя то на залитой светом сцене в черном блестящем пиджаке, то за рулем черной блестящей тачки… Хотя нет, без тачки он пока что обойдется… Лучше он “баксы” отдаст мамке, чтобы та не кричала и не ходила на трассу.

Мамы дома не было. Димка собрал рассыпанную утром мелочь, пересчитал вместе с выклянченными в метро — получилось в самый раз на полкило сосисок и батон.

Когда возвращался из магазина, глянул на окна — не светились. Значит, еще не пришла… Возле подъезда собрались пацаны, и Димка решил в их компании подождать. Время шло, пацанва разошлась спать, а мамки все не было. Темный страх, пережитый утром, снова зашевелился в сердце Димки. Гонимый им, мальчик решил идти на трассу. Идти было далеко, но не страшно: автобусы и маршрутки то обгоняли его, то летели навстречу, слепя фарами. Он заглядывал в слабо освещенные салоны, но мамки там тоже не было.

Димка шел и убеждал себя, что ничего страшного не произошло. Мамка часто не ночевала дома. Утром приходила измученная, иногда побитая, и затихала, укрывшись прожженным сигаретами старым одеялом. А Димка садился возле нее и прислушивался, дышит ли. Не было ничего непривычного, если бы не этот мохнатый страх, зашевелившийся в Димкиной душе…

До трассы мальчик добрался, когда еще в придорожном ресторане возле станции метро “Лесная” горел свет. Он заглянул в окно — мамки среди веселившейся компании не было — и пошел дальше на трассу, похожую на движущуюся темную ленту, испещренную светлячками. Прислонившись к столбу рекламного щита на обочине “дядя Ваня — наш человек”, возле которого по обыкновению часто прогуливалась мамка, Димка стал ждать. А чтобы время шло быстрее, считал авто, пролетавшие мимо на большой скорости. Вскоре он почувствовал голод, но хлеб не лез в горло. Не лезли и сосиски. Болели ноги, донимал ночной холод, но, скованный страхом, мальчик боялся пошевелиться. Нагонял ужас и лес, высившийся по другую сторону трассы черной стеной. От ресторана отъехало несколько машин с веселой компанией, в окнах погас свет, и стало совсем страшно. От усталости и отчаяния Димка опустился на землю, решив, что, когда мимо него пролетит тридцатая машина, он сорвется и помчится домой.

Наверное, было уже совсем поздно, потому что тридцатую машину пришлось ждать долго. Наконец на трассе заблестели два маленьких огонька. Огоньки увеличивались, приближаясь. За несколько метров до рекламного щита машина замедлила ход, погасила фары, бесшумно проехала мимо Димки и остановилась. Дверца так же бесшумно отворилась, и из нее вывалилось что-то темное и тяжелое, похожее на мешок.

Машина медленно отъехала, а потом рванула в сторону Днепра и растаяла в мерцании трассы. Из-за тучи выглянула луна, осветив то, что выпало из машины, но Димка и так уже знал, что это… Страх подсказал ему и отступил в темный лес. Димка уже ничего не боялся. Он вылез из своего укрытия, снял курточку и прикрыл ею голое тело мамы. А потом вышел на проезжую часть и стал размахивать руками, лихорадочно повторяя:

— Помогите… в больницу… мамку… помогите… в больницу… помогите…

Но машины не останавливались. Осветив на обочине прикрытое тело и ребенка, который изо всех сил махал руками и что-то кричал, они только увеличивали скорость.

Мамка под курточкой не шевелилась, а машины все пролетали и пролетали мимо. Неожиданно страшная злость, как пламя, охватила тело мальчика, забила в конвульсиях, бросила на землю. Он упал и стал бить кулачком по холодному твердому асфальту, крича тем, проезжавшим мимо в красивых глазастых авто, — таким сытым, таким равнодушным, таким…

— Я убью вас! убью вас!.. убью-у-у!..

Димка рыдал до тех пор, пока не вышло из него вместе со злыми слезами отчаяние. Но огромная страшная ненависть к подлому, злому миру не прошла, она только окаменела, вросла в маленькую добрую душу Димки тяжелым раскаленным камнем. И оттого сам себе чужой, даже страшный сам себе, Димка сел возле мамы, положил ее всклокоченную голову на колени и стал ждать рассвет. Ни о чем больше не думая, ни на что не надеясь.

Дама последнего рыцаря

— Мадам, я не советовал бы вам в такую погоду выходить на улицу.

— Еще чего?! Осень, как вы знаете, уважаемый Ганс, моя любимая пора. Тем более, как я могу уехать, не простившись с городом, в котором прошли мои детство и юность?!

— Разумеется, разумеется, я вас прекрасно понимаю… Однако на улице холодно и сыро… Вы должны беречь свое горло. Вы же не хотите подхватить простуду или какую-нибудь инфлюэнцу? Я — этого не хочу. Я предпочитаю видеть вас здоровой.

— Ах, господин доктор! Я не ребенок и отвечаю за свои поступки… Кроме того, на дождливую погоду у меня есть блуза с высоким воротом. — Голос врача, которого она знала четверть века и четверть века звала Гансом (ей казалось, что всех врачей зовут только Гансами), начинал раздражать ее. — Позвольте мне наконец-то одеться. Как-никак, вы все-таки мужчина, а я — дама…