Новеллы - [20]

— Сделайте то, сделайте это.

Он распоряжался, приводил в порядок участок и не платил налогов. Казалось, чего еще можно желать?

Бедняга дон Маттиа мог всего ожидать, но только не того, что эта проклятая обезьяна, столько раз выводившая его из себя, сыграет с ним напоследок злую шутку.

Обычно Скала вставал до рассвета; еще с вечера он объяснял батраку, что надо сделать на следующий день, и утром всегда следил, как тот собирается на работу. Он не хотел, чтобы батрак, отправившись, к примеру, подрезать деревья, два–три раза за день возвращался то за лестницей, то за точильным камнем, то за водой к завтраку. Чтобы не терять времени даром, он должен был захватить с собой все необходимое.

— Кувшин с водой взял? А чем закусить, есть у тебя? Держи, вот тебе пучок лука. И поживей, слышишь!

И еще до восхода солнца Скала приходил на участок дона Филиппино.

В тот день дон Маттиа замешкался, обжигая дрова на уголь. Было уже десять утра, а между тем дверь в доме дона Филиппино оставалась закрытой. Странно! Дон Маттиа постучал, никто не ответил, постучал снова — ни звука; он посмотрел на балкон и на окна: как были закрыты на ночь, так и остались.

«Что за новости?» — думал он, направляясь к соседнему домику в надежде что–нибудь узнать у жены своего батрака.

Однако и здесь он натолкнулся на запертую дверь. Участок, казалось, вымер.

Скала, сложив ладони рупором, повернулся лицом к полю и громко позвал батрака. Когда наконец тот откликнулся, дон Маттиа спросил, нет ли с ним дона Филиппино. Батрак ответил, что даже не видел его. Тогда Скала, немного встревоженный, снова постучал в дверь и несколько раз позвал: «Дон Филиппино, дон Филиппино!» Не получив ответа и не зная, что думать, он принялся старательно тереть свой большой, дергающийся нос.

Вчера вечером он оставил друга вполне здоровым. Значит, заболеть тот не мог, по крайней мере настолько серьезно, чтобы не найти в себе сил хоть на минуту подняться с постели. Но, быть может, он забыл открыть окна, а сам ушел в поле со своей обезьянкой. Дверь же он, наверно, запер, когда увидел, что в доме батрака никого нет.

Успокоенный этими размышлениями, дон Маттиа отправился на поиски друга. Время от времени он останавливался и зорким привычным взглядом хозяина на лету примечал: «Здесь надо кое–что поправить», а потом снова начинал кричать:

— Дон Филиппино, эге–е, дон Филиппи–и–и–ино!..

Так он дошел до склона холма, где батрак и трое поденщиков окапывали виноградник.

— А дон Филиппино где? Что с ним такое? Я нигде не могу найти его!

Растерянность работников, которым показалось странным, что дверь дома как была запертой, когда они уходили, так и осталась, снова встревожила дона Маттиа, и он предложил немедленно возвратиться и вместе посмотреть, что произошло.

— Одно–то я хорошо понимаю! Скверно началось это утро!

— Странное дело, обычно он встает очень рано... — заметил батрак.

— Вот увидите, у него заболела обезьяна! — сказал один из работников. — Он держит ее на руках и, верно, боится шевельнуться, чтобы не потревожить ее.

— Хоть и слышит, что я зову его уже Бог знает сколько времени? — заметил дон Маттиа. — Ну, нет! Что–то с ним случилось!

Подойдя к дому, все пятеро по очереди пытались дозваться дона Филиппино, но безрезультатно. Тогда они решили обойти вокруг дома. Ставни одного из окон на северной стороне были приоткрыты; все сразу приободрились.

— А! — воскликнул батрак. — Наконец–то он открыл! Это окно кухни.

— Дон Филиппино! — закричал Скала. — Что за черт! Довольно нас пугать!

Задрав головы, они подождали немного, потом снова принялись звать его на все лады; наконец дон Маттиа вне себя от ярости и беспокойства принял решение.

— Лестницу сюда!

Работник сбегал домой и вскоре вернулся с лестницей.

— Я сам полезу! — оттолкнув всех, сказал дол Маттиа, бледный и, как всегда, нетерпеливый.

Добравшись до окна, он снял свою белую панаму, обмотал ею руку, выбил стекло и прыгнул в кухню.

Кухонная печь была погашена. В доме царила мертвая тишина. Всюду было темно, как ночью, лишь сквозь ставни едва пробивался дневной свет.

— Дон Филиппино! — еще раз позвал Скала. В этой непонятной тишине звук собственного голоса заставил его вздрогнуть, по коже забегали мурашки.

Ощупью он миновал несколько комнат, добрался до спальни, тоже погруженной в темноту. При бледном свете, проникавшем сквозь ставни, он с трудом различил на кровати темное пятно, которое двигалось, уползая прочь. Волосы встали у него дыбом, он даже кричать не мог. Одним прыжком он очутился на балконе, распахнул дверь, обернулся и в ужасе воздел к небу руки, широко раскрыв глаза и разинув рот. Дрожащий, онемевший, съежившись и не дыша от страха, бросился он назад к кухонному окну.

— Сюда, сюда! Убили! Зарезали!

— Убили? Как?! Не может быть! — воскликнули батраки, в тревоге ожидавшие внизу, и все четверо разом бросились к лестнице; работник дона Маттиа опередил остальных, крича:

— Осторожнее! Лезьте по одному!

Ошеломленный, бледный, с широко раскрытым ртом, дон Маттиа обеими руками схватился за голову: перед глазами у него все еще стояло ужасное зрелище.

Дон Филиппино лежал на кровати, запрокинув голову на подушку и скрючившись, словно в судорогах; руки его, эти крохотные посиневшие ручки, на которые нельзя было теперь смотреть без ужаса, были как–то неестественно отброшены назад; на горле зияла кровавая рана.