Новеллы моей жизни. Том 2 - [121]

— Фантазерка вы, Тамара Ивановна, он — знаменитый артист, я, пока новый театр не построю, не успокоюсь, а говорить о Массальском — значит, душу, как музыкальный инструмент, на особый лад настраивать, много страниц книги жизни назад листать. Давно забыл он, что я существую. Далеко мы.

— Как это — далеко? В одном доме живете. Говорите, не поймешь что.

Наши «диалоги» обрывались телефонными звонками, телеграммами, протестом шофера, что и так слишком долго меня ждет…

А ведь Павел Владимирович был не только артистом, но замечательным учителем сцены, профессором Школы-студии Художественного театра. Он воспитывал своих учеников, я растила из певцов артистов, и как бы мы могли быть нужны друг другу! О суета сует!

Но жизнь идет вперед. Семидесятилетие. Как у всех «юбиляров», много разноцветных папок, цветов, поздравлений, и вдруг врываются драгоценные голоса, слышать которые на своем празднике и не мечтала: Фаина Григорьевна Раневская, Алиса Георгиевна Коонен, Павел Владимирович Массальский, Игорь Владимирович Ильинский… Простите, многие дорогие великие, которых я не перечислила, но почтительно благодарю за праздник, в котором мне вернули веру в свою нужность. Телеграмма Массальского особенно взволновала меня: какие прогретые искренней радостью за мой праздник слова, глубокое и ласково-уважительное восприятие трудных дорог моей творческой жизни. «Красота и благородство». И ведь он — это главное, что из детства пронеслось до семидесятилетия… Я вдруг поверила, что мы живем совсем близко. Печатать рядом с другими словами те, что написал он мне в день юбилея, не хочу… Через несколько дней все же позвонила по телефону, номер которого мне дала Тамара Ивановна. Что я сказала, что он ответил, не помню — так была взволнована. Приведу выписку из дневника, которую мне дала Ная Александровна.

«Говорил по телефону с Наталией Ильиничной. Стало тепло на душе. Сколько было прекрасного и в жизни и в театре».

А вот выписка из дневника Павла Владимировича, после того как он прочел «Новеллы моей жизни»: «Прочитал книгу Наталии Ильиничны. Удивительная книга! Удивительная женщина! Удивительный человек! О господи, как же это хорошо!»

Я вдруг ясно-ясно вспомнила, как он прозвал меня удивительной еще с первой встречи, а я тоже считала его удивительным и тоже — после первой встречи. Почти зримо ощутила картинку из своего детства: ложусь спать, зарылась в подушки, говорю сестре Ниночке:

— Вчера я видела такого красивого мальчика, каких даже не бывает.

— Как же ты тогда его видела? — недоуменно спросила Ниночка.

— Сама удивляюсь, — ответила я, быстро и сладко засыпая.

Ну а жизнь в высотном доме на Котельнической набережной в семидесятые годы шла своим чередом. Тамара Ивановна заботилась, колола, корила, огорчала сообщениями о Массальском:

— Плохие дела у Павла Владимировича, неотложка за неотложкой. Настроение — хуже некуда. Сердце у него огромнре, организм с таким сердцем не справляется, и ноги отказывают. В больницу не хочет, а необходимо это. Он — украшение искусства и природы. Кого же и беречь, как не такого…

Через несколько дней я тоже угодила в больницу. Злилась, но, хочу или нет, меня не спрашивали. К счастью, через несколько дней опасность миновала и из лежачей стала ходячей. Вот когда наконец «назрела» во мне потребность близко увидеть Массальского. Мне указали двухместную палату в терапевтическом отделении. Постучала в дверь. «Войдите», — услышала в ответ голос Массальского, и он полетной своей походкой подошел открыть дверь. Мы почему-то оба так заволновались от этой незапланированной жизнью встречи, что произошла пауза, прежде чем я сказала:

— Я — Наталия Ильинична, может быть, вы меня и не узнали.

— Этого не могло быть, — ответил он без улыбки, подставляя мне стул.

Потом — снова я:

— Вы вдвоем в палате?

— К сожалению. Необходимо побыть самому с собой. Наедине.

Я наконец подняла глаза, прежде почему-то не смела, и сказала ласково:

— Я это очень понимаю и нисколько не обижусь, если… пришла не вовремя, лучше навещу в другой раз.

Он сделал нетерпеливое движение рукой.

— Вы же знаете, что я совсем не об этом говорю. Я вам очень благодарен. — Потом помолчал и добавил, глядя куда-то вбок:— Другого раза уже не будет.

Как страшно, когда знаешь, что неизбежное — близко. Как удивительно оставаться таким же красивым, когда «разрывается» сердце, таким же грациозным, когда удручает боль в ногах. И в больнице Он был гладко выбрит, в рубашке под галстук, ни с кем не хотел делиться своей болью. И вдруг самая большая его боль вырвалась наружу. Мы заговорили о Художественном театре. И если раньше меня восхищало его умение радоваться хорошему у других, теперь я поняла, какой он сложный человек, как больно переживает пучеглазые фонари нового здания Художественного театра, как навечно живут в его памяти благородно серые сукна и белая чайка того театра, который так и остался для него единственно родным…

Вернувшийся с процедуры сосед по палате был нами обоими встречен с облегчением, а в дневнике Павла Владимировича 12 сентября 1979 года была сделана короткая запись:

«Навещала меня Наталия Ильинична Сац. Говорили о Художественном театре».