Новеллы - [17]

Но они не угомонились и затеяли другую игру. За спиной поднялся шип и шумные вздохи, навстречу ползла большая гадюка, высунув язычок, с которого стекали капли яда; ее гладкое туловище поблескивало среди опавшей листвы. А позади за Турдом трусил волк — крупный, поджарый зверь; он уже изготовился к прыжку, чтобы вцепиться ему в глотку в тот миг, когда гадюка, скользнув ему под ноги, ужалит в пятку. Иногда они замирали, переставая шуметь, чтобы подкрасться незаметно, но скоро опять выдавали себя шорохом и шипением и шумным дыханием, да иногда слышно было, как цокают по камням волчьи когти. Турд невольно ускорял шаг, но зверь его нагонял. Когда Турд решил, что волк уже в двух шагах и сейчас прыгнет, он обернулся.

Сзади, как он и ожидал, никого не оказалось.

Он присел на камне отдохнуть. У его ног, как бы заигрывая с ним, затеяли пляску сухие листья. Все были тут, какие только есть в лесу: ярко-желтые мелкие листочки березы, красно-пятнистые листья рябины, сухие, побуревшие листья ольхи, огненно-красные упругие листья осины, желтовато-зеленые листья ивы. Преображенные осенью, пожухлые и помятые, сухие и ломкие — совсем не похожие на бархатные, нежно-зеленые, вырезные молоденькие листочки, какими они несколько месяцев тому назад явились из лопнувших почек.

— Грешники! — сказал мальчик. — Грешники! Нет ничего чистого в глазах Господа. Пламя Божьего гнева их уже опалило!

Он встал и продолжил свой путь. Сверху видно было, как под дыханием бури, словно море, колышутся верхушки леса, хотя на тропинке, по которой он шел, царило затишье. Зато отовсюду неслись незнакомые голоса. Лес был пронизан их звучанием.

Слышались шепоты, протяжные причитания, сердитые упреки, грозные проклятия. В лесу хохотало и плакало; казалось, звучал многоголосый гомон толпы. Голоса тревожили и раздражали его; эти шорохи и шипение, это явственное присутствие чего-то, что словно бы есть и в то же время словно бы его нет, доводило его до исступления. Его охватил смертельный страх, который он испытал, когда лежал, прижавшись к земле, в пещере, а кругом в лесу на него шла облава. В ушах, как тогда, звучал треск ломающихся веток, тяжелая поступь множества людей, звон оружия, громкие крики, кровожадный ропот приближающейся толпы.

Но в голоса бури примешивались к этому еще и другие звуки. Что-то иное звучало в них, еще более страшное — голоса, которых он прежде никогда не слыхал, которые говорили на неведомом языке. Ему случалось переживать и более страшные бури, в парусах и канатах ветер завывал громче. Но никогда еще он не слышал, чтобы ветер играл на такой многострунной арфе. У каждого дерева оказался свой голос: ель гудела не так, как тополь, осина иначе, чем рябина. У каждой расселины был свой тон, от каждого утеса эхо отдавалось особенным гулом. Шум ручьев и лай лисиц тоже вплетали свои голоса в чудесную музыку лесной бури. Все это он мог различить, но были еще и другие, удивительнейшие звуки. И от них в душе у него поднимался крик и хохот, вопли и стоны, которые спорили с бурей.

Он всегда боялся одиночества в глухой чаще. Он любил море и голые шхеры. В лесных дебрях прятались притаившиеся тени и привидения.

И вдруг он услышал, чей голос говорил сквозь бурю. Это был голос Бога, Бога-мстителя, справедливого Бога. Бог преследовал его по вине его товарища. Он требовал, чтобы Турд предал убийцу монаха в его власть, дабы совершилось возмездие.

И тогда Турд заговорил, отвечая буре. Он поведал Богу о том, что хотел сделать, и не смог. Он хотел поговорить с Бергом Великаном и упросить его, чтобы он примирился с Богом, но не одолел своей робости. Смущение сковало ему уста.

— С тех пор, как я узнал, что землей правит справедливый Бог, — воскликнул Турд, — я понял, что Берг — погибший человек. Много бессонных ночей я оплакивал друга. Я знал, что Бог отыщет его, где бы он ни скрывался. Но я не посмел заговорить с ним, не сумел объяснить. Я не нашел слов, потому что слишком велика была моя любовь к нему. Не требуй от меня, чтобы я говорил с ним, не требуй от меня, чтобы я сравнялся с горою!

Он смолк, и замолк потаенный голос, который звучал среди бури и который для него был голосом Бога. Внезапно наступило полное затишье, и ярко заблестело солнце, и слышался только тихий плеск и легкий шорох, как будто шумел тростник и кто-то плыл на веслах. Эти мирные звуки вызвали в его воображении образ Унн. Изгой не может владеть имуществом, не может взять в жены женщину, не может завоевать уважение среди людей. Если бы он предал Берга, люди приняли бы его под защиту закона. Но Унн должна любить Берга за то, что он ради нее совершил. Турд не находил выхода.

Когда снова поднялась буря, он опять услышал шаги за спиной, а иногда до него доносилось шумное дыхание. Но он больше не смел оборачиваться, зная, что позади него идет белый монах. Весь окровавленный, он возвращался с праздничного пира в доме Берга, и во лбу у него зияла широкая рана, прорубленная топором. Монах нашептывал Турду: «Предай его! Предай его и спаси его душу! Предай на костер тело его ради спасения его души! Предай его на пытки и долгие муки, чтобы душа его успела покаяться!»