Новеллы из цикла «Тысяча» - [16]

По дороге редко кто проходит. Поэтому каждый прохожий заметен. И вот идет женщина с девочкой. На женщине зеленая, а не обычная, стандартная серая паранджа. Женщина устала от жары и долгого пути. В поле нет мужчин, и она приоткрыла над лицом тягостный хобот из конского волоса – это главное лицевое прикрытие.

Она смотрит на колхозниц внимательно, с большим любопытством.

Остановилась. Девочка, идущая за ней, несет, обняв обеими руками, большой самовар. Они идут с базара.

Работающих колхозниц раздражает эта парочка. Какое благодушие, какое довольство, какая паранджа на красивой, высокой – совершенно ясно – не робкой и не забитой женщине! Они сбросили паранджи уже больше года, а эта носит ее еще – повидимому, из лицемерия, из трусости, из желания угодить кому-то – мужу или отцу. Ведь им, работницам, тоже нелегко было сбросить это гнусное покрывало – достаточно грозились отцы и мужья – последние находили столько доводов! Но сняли! Сняли, несмотря на трудности! А эта ходит, дрянная кукла! С самоваром! И паранджа еще зеленая, с претензией на отличие и изящество!

И в поле, в звенящей тишине, под голубым безоблачным небом, где на далеком расстоянии слышно каждое слово, – начинается разговор:

– Почему ты еще в парандже? Ты, молодая и здоровая? Нравится легкая жизнь?

Молодая женщина ощущает острый удар от этого вопроса. Она не ждала его. Вначале вспышка злобы: какое дело этим женщинам до нее? Но у нее нет слов, чтобы ответить, нет пыла, нехватает задора. Она застигнута врасплох.

Вопрос попал в центр того, что ее давно мучает, делает отсталой, старой, жалкой и против чего еще нет достаточной решимости выступить.

– Богатые закрываются, а бедные ходят открытыми! – продолжает колхозница, так резко говорит это. так прямо, так обидно, очень обидно, ибо упрек правдив.

Она смущена. Вступить в перебранку нетрудно – кому ума недоставало! Женщина в зеленой парандже могла бы ответить колхозницам – и зло и может быть остроумно. Но она не отвечает. Ей явно неприятно. И больно. И стыдно. Она говорит, трогаясь в дальнейший путь, – стоять здесь и смотреть на работу уже неловко – она говорит:

– Я вовсе не богатая. Я такая же, как вы. Я только на днях поступила работницей на текстильную фабрику.

И быстро удаляется – стройная даже в парандже, скрывающей формы женщины, и более высокая, чем обычно бывают узбечки. Девочка, слегка напуганная разговором, робко идет за ней с самоваром. Обе удаляются, уменьшаясь в перспективе дороги.

Но короткий разговор оставил явный след. Он остался где-то тут, в голубом, жарком воздухе, он попал в наболевшее место. Женщина в зеленой парандже, текстильная работница, унесла его с собой – унесла упрек нового старому, и он будет долго храниться в ней.

* * *

Женился на маленькой, худенькой, искусственно скалящей зубы женщине. Она всеми восторгалась, надоедала вежливостью, заботливостью. На словах предлагала дешевые покупки, выгодные знакомства, интересные прогулки, а ночью говорила мужу страстным шопотом, что людям надо причинять зло, что люди не понимают добра, нет никакого смысла делать добро, а наоборот, надо делать зло, тогда будут уважать. Так говорил ее покойный папочка, и это верно.

– Тогда зачем же подло улыбаться, и всем все обещать и предлагать, и делать вид доброжелательности и дружественности?

– А это так надо, – сказала она страстно, с глубоким убеждением. – Это так надо! – повторила она и пыталась обнять его тонкой ручкой (разговор происходил в постели).

Он резко оттолкнул ее, встал, плюнул и сказал:

– Да ну тебя к чортовой матери с гнусной твоей философией и подлым твоим отцом!

Она поднялась, на мгновенье замерла, затем отбросила одеяло и начала извиваться в истерике. Потом села на пол и стала бить ногами о паркет, кричать, плакать, собирать вещи, бегать по комнатам и т. д. Он хотел ее избить, бросить в нее тяжелым стулом. Такая маленькая, худенькая, а сколько кислотной ненависти, теория какая!.. Сначала в потемках, а потом при свете ему казалось, что в его жизнь вползла гадина, действительно гадина. Но думать было некогда. Надо было бегать за каплями, возиться с ней, успокаивать и мириться.

Через два месяца, уже не ночью, а днем, забыв о скандале, потому что их было много, она опять проникновенно сообщила ему, что нет никакого смысла делать людям добро. Ну, какой смысл? Очень нужно ей делать усилия, чтобы тот толстый дурак поступил на службу или такой-то болван получил бы при ее помощи деньги?! Нет, надо только говорить вежливо, надо сказать: «О, мой милый, я, конечно, все сделаю, вы сами понимаете», – а потом сделать наоборот. Именно – наоборот. Это даже приятно – так говорил покойный папочка. Все равно благодарности не будет. Если оказать человеку услугу, он все равно будет недоволен.

Он приходил в ярость. Ну, что за подлая, неотлипчивая философия?! Что за гнусность?! Сколько лег назад подох этот подлый папочка, а гнусные идеи его живы!

Жизнь шла. Шли годы. Он не мог примириться с волчьей философией. Не мог. Не мог также переубедить жену. Это маленькое существо было отравлено. Он не мог без отвращения и подчас страха – видеть ее любезно оскаленные зубы, слышать ее вежливый восторженный голосок.