Новеллы и повести. Том 1 - [33]

— Немножко меду решил набрать… Садись вон там, под орехом. Я сейчас кончу, а то пчелы обозлятся… — И он быстро хлопнул ладонью по шее, смахнув ужалившую его пчелу.

Назаров осторожно закрыл улей, снял сетку и повесил ее на высокую жердь. Взяв тарелку с медом, он подошел к сыну и присел рядом в тени ореха.

На солнце невозможно было дышать, свет июльского полдня, густой, горячий, резал глаза. Дом Назаровых был расположен на горе, и со двора сквозь колышущееся марево были видны черепичные крыши домов, за ними — ослепительно-синее зеркало реки, а еще дальше — огромная зеленая бровь поросшего лесом холма; время от времени над лесом проплывало легкое, белое облачко, лес темнел, а потом снова становился солнечным, ярко-зеленым. На одном из склонов под высоким синим небом золотом отливали хлеба — желтые, спелые.

— Бери, — сказал Назаров, указывая на золотистую, прозрачную, густую жидкость, и снова перевел взгляд на ульи, перед которыми кружились, жужжа, рои потревоженных пчел. — Видишь, не хотят забираться в ульи. К дождю. Жарко им внутри-то.

Стефан взял в свои длинные бледные пальцы нож и погрузил его острие в мед.

— Тут пчела утонула, — усмехнулся он и, стряхнув пчелу на землю, подцепил кончиком ножа переливающийся янтарными каплями кусок меда.

«Поделюсь-ка я с ним своими мыслями. Ведь он мой сын… Уже взрослый!» — думал Назаров, глядя, как Стефан жует вощину.

— Может, и с трудом, но мы тебя выучили, — начал он. — Ты получил образование. А нас, священников, кто знает, сколько еще будут держать? Народ позабыл обряды, праздники… Уже не венчаются, не крестят детей, многие даже отпевать перестали. Народ больше в нас не нуждается. Завтра государство, может быть, скажет: «Хватит!» А для хозяйства мы уже стары. Взять хотя бы твою мать, все чаще жалуется, что работать в поле ей невмоготу. А я ее успокаиваю. «Подожди, говорю, вот женится Стефан, будет у него ребенок, и я пошлю тебя нянчиться с внучонком — сам-то я и здесь как-нибудь проживу…»

Молодой Назаров рассмеялся, но через минуту залился румянцем.

— Не беспокойся, отец! — сказал он, стремительно всем корпусом подавшись вперед. — Ведь я уже кончил, я буду вам помогать! Буду посылать деньги, часто приезжать, да и вы ко мне ездить будете!.. Меня ведь на работу назначили, о чем вам теперь тревожиться? Теперь я буду о вас заботиться! — И по лицу сына разлилась мягкая, ласковая улыбка.

Николай Назаров почувствовал нервную, радостную дрожь благодарности. Он поднял глаза на сына и оживленно заговорил:

— Знаешь, что со мной третьего дня случилось? Я расскажу тебе, тебе одному. Ведь я священник, мне не к лицу… Явилось мне видение… — и он, глядя на сына, засмеялся, — вернее, «антивидение»… — Он потупился и, помолчав, продолжал: — Я только что вышел с общего собрания. Ты знаешь, о чем говорится на этих собраниях: новая жизнь, социализм, хозяйство, соревнование, герои труда, техники, фермы… На площади из громкоговорителя оглушительно гремят революционные песни… молодежь тоже что-то поет — репетирует. Тяжело громыхая по улицам, едут на поля машины… Шел я так, погруженный в свои мысли, и вдруг оказался на церковном дворе. Поднимаю голову — передо мной святые, нарисованные над входной дверью, с золотыми нимбами, в красных и синих одеяниях, с крыльями… Ты не можешь себе представить, как я удивился, увидев их, как они меня поразили! Они показались мне такими странными, далекими, чуждыми, нереальными… Что они здесь делают? Откуда явились? Зачем? Таковы были первые мои бессознательные вопросы… — Назаров взглянул на сына каким-то изменившимся, измученным взглядом. — Сколько слов я тебе сказал и все равно не смог выразить того, что я тогда почувствовал. Было как-то странно, страшно!.. Да, эти выцветшие росписи не имели ничего общего с сегодняшним днем, с современностью, с нашим… Все это отошло в прошлое…

— Ну что ты? Разве они не похожи на современных людей? Хотя бы тем, что у них за спиной крылья! — осторожно пошутил сын.

Но отец точно не слышал его. Он помолчал, а затем заговорил снова:

— А вот еще… тоже хочу с тобой поделиться. С кем же еще? — Он с грустной улыбкой взглянул на сына. — Накопилось у меня на душе.. Ты читал в газетах послание папы Иоанна Двадцать третьего «Матер эт магистра»? Он, по существу, оправдывает появление и утверждение социализма! Говорит о том, что есть собственность, которую не следует оставлять в руках отдельных лиц! Что рабочие должны участвовать в прибылях предприятия, что крестьян жестоко эксплуатируют!.. А эти торгаши, там, в Америке, — с негодованием продолжал Назаров, — «модернизируют» христианство джазами из монашек и рок-н-роллом, чтобы привлечь побольше богомольцев, чтобы нажиться… Нет, что-то здесь не так! Что-то прогнило, что-то умирает… Может быть, рождается новое?

Среди зеленой люцерны возле ульев синеватым дымком в светлом летнем воздухе все еще курился выпавший из дымаря кизяк. Стефан помолчал и затем попытался отвлечь погрустневшего Назарова:

— Отец, да ты, как погляжу, большую часть двора превратил в сад? Знаешь что, убери доски и натяни железную сетку — будет светлее и красивее. И посади виноградные лозы, устрой под ними беседку со столиком и скамейками! Слышишь? Чтобы, когда я буду приезжать… с женой… было где чарочку выпить. И сделай перила на лестнице, что ведет на второй этаж… чтобы внук не упал… Вот так-то… — Стефан поднялся и взял отца под руку. — Пойдем пройдемся по саду.